Так из-за жалоб родителей тех детей и моего ненормального и неживого вида, по мнению родителей, меня и вернули обратно. Тогда я ещё многого не понимал... Всё мне казалось справедливым, били меня – давал сдачи в ответ. Тогда почему взрослые ругаются и кричат, а как переведу на них взгляд шугаются как их дети? Просто, что именно я делал не так?
Я перевёл взгляд на Аме, её глаза округлились, губы и подбородок дрожали, а рука судорожно тряслась. Она была похожа на овечку, которая случайно забрёла в логово опасного волка. Однако чем-то этот страх отличался от того, что я видел в детстве.
– И... Ч-что было дальше? – робко спросила она.
Нашла в себе силы произнести что-то. Вроде и смотрит на меня, как обычно, да только теперь взгляд какой-то пустой. Нет больше радости в нём и лёгкости. Так и знал, что не стоило...
– Обычная скучная жизнь. Было презрение большинства в детском доме из-за моего скорого возвращения, что позже сменилось на страх, ведь здесь я не позволял давать себя в обиду, держался на расстоянии от всех, играл один. Хотя, признаться, тогда ещё хотел с кем-нибудь подружиться и всё же пытался подойти к некоторым тихоням. Но всем было либо очень страшно со мной общаться, либо они питали отвращение. Вот я и бросил попытки. Спустя год меня перевели в интернат. Думаю, из-за многочисленных драк и моего плохого влияния на обычных детей, и ещё меня считали глупым, ну знаешь, сила есть – ума не надо, вот и решили отдать туда, где немного легче учиться. Позже я беспощадно дрался в школе-интернате, получая уже даже удовольствие от ударов в свой адрес. Боль – единственное, что я мог чувствовать и принимать, поэтому она и стала моим маленьким спасением. Но укоренившись на месте самого жуткого парня, я перестал получать её от других и давать посторонним, но был ужасно зависим и...
Что-то заговорился я. Блин, идиот. Она ведь догада... Плачет?
С её глаз редко начали бежать слёзы, не успевая оставлять даже след, но взгляд... Он загорелся так же тепло, как и всегда, хотя нет, ещё теплее. Дрожь прошла, а её руки потянулись к моим и вскоре сжали их, наверняка так крепко, как только могли.
– И ты стал причинять её себе сам... – пробегая взглядом от моего запястья до логтя, сказала она. – Настолько привык к боли... Брат вывел тебя из этого состояния, когда привёз сюда? – не отпуская руки, продолжила Америка.
– Да, этому ещё поспособствовали упрямая Украина, кроха Белослава и немного навязчивая Финляндия. – я стал потихоньку убирать свои руки из её крепкой хватки. – Что было, то было, сейчас со мной всё хорошо, так что переживать не стоит. – я погладил её по голове, как младшую сестру, чтобы успокоить. Она слишком эмоциональная для таких рассказов. Принцесса из другого мира, наверняка не знающая множества подобных мне судеб.
Она резко отстранила голову и обняла меня, причём очень плавно и медленно прижимаясь, словно слетающий в безветренную погоду листик.
– Ты чего так распе...
– Никогда больше не причиняй себе боль. – уткнувшись в моё плечо головой, проговорила она.
– Говорю же, что было, то было... – отвечая на её слегка дрожащие объятия, уверил я.
– Я рада, что сейчас с тобой всё хорошо. – с радостной интонацией сказала она, прижимаясь ещё сильнее. – Я уж прослежу, чтобы у тебя всё было хорошо, не отвертишься. – она подняла голову и широко улыбнулась.
Почему-то приятно слышать подобное, пусть сначала её слова и звучали упрекающе, но от них больше чувствовалось понимание, чем поучение. Не сбежала от меня, узнав моё отвратительное прошлое, а, кажется, наоборот стала ближе... Что ж, признаю, этот факт меня даже как-то по-настоящему радует. Но почему?
– Раз уж ты мне так много рассказал о себе. То и я своим детством поделюсь. – сказала она, отодвигаясь от меня, полностью красная и заплаканная.
Я протянул этому ребёнку салфетки, Америка, покрасневшая ещё сильнее, приняла их, не смотря в глаза и слегка отвернувшись. Она быстро привела себя в порядок, попила водички и начала говорить.
– Меня с братом вырастил отец. Заботы и любви со стороны прислуги было очень много, нам ни в чём не оказывали, потакали всем нашим капризам. Друзей было море, игрушек было больше, чем у всех детей на свете, вкусностей всяких до отвала. Сплошная радость, счастье и веселье. В общем детство у меня было самое хорошее, ведь в нём было всё, ну почти всё... Я никогда не видела свою маму, да что там, отец никогда не говорил мне, кем она являлась, просил считать Францию за настоящую и не упоминать при ней свою кровную. Думаю, если бы рядом была любящая мама, то жизнь вообще сказочной была, ведь любовь от посторонних это всё равно не то, уверенна, ты понимаешь. Ты уж точно...
Она сказала всё на улыбке, правда начала искренней и весёлой, продолжила натянутой, закончила лёгкой и еле скользящий по губам.
– Не было родительского тепла, понимаю... – я утешающе улыбнулся ей в ответ. – Хочешь покажу всю свою семью?
– Давай. – она посмотрела заинтересованно и достаточно радостно.
Я встал и подошёл к своему небольшому книжному шкафу. Выдвинул скрытую небольшую полочку, где лежали мои блокноты и черновики с рисунками, достал цветную фотографию. Вновь подсел поближе к Америке и показал своё маленькое сокровище.
– Как вас много... Цветная фотография, значит не очень старая?
– Брат восстановил цвет.
– Понятненько... Ой, а самый большой это ваш отец?
– Да, это СССР. Справа стою я.
– Удивительное сходство у вас с отцом. Ты будто его отражение, теперь понимаю слова Германии. – сказала она с восхищением. — А это должно быть Беларусь?
– Тогда ещё Белоруссия, да... С хвостиками Украина, Казахстан в фуражке, вот эти двойняшки Латвия, Литва, тут дурачатся Армения и Азербайджан, эта хмурая девушка –Грузия, в ярких платьях Киргизия и Молдавия, держат щенят Эстония и Туркмения, а вот эти кривляки Таджикистан и Узбекистан. – я невольно улыбнулся, перечисляя их, будто зная каждого лично, хотя это совсем не так...
– А кто эта невероятно красивая девушка?
– Югославия... Она не была для нас родной, но мы считали её своей мамой. Так мне сказал Казахстан.
– И я уничтожила её... – серьёзность с сожалением вновь появились на лице Америки. – Скорее всего я и отца твоего убила, тогда это всё объясняет слова Германии, узнав всю правду, ты точно возненавидешь меня и захочешь убить. – строго и монотонно проговорила США.
– Чему быть, того не миновать, но уверен, что моё мнение о тебе сейчас гораздо точнее воспоминаний. Если ты другая Америка, значит и впечатление о себе оставишь другое, твои действия будут другими... – попытался разбавить обстановку я. – Да и прошлое не переписать...