Но запрети ему, попробуй. Не стал ничего слушать, рядом пошёл, под её шаг подстраиваясь. Удивительно, хромает, на посох опирается, а ходит быстро. И движения его совсем не как у старого человека, и даже не у пожитого. Молод он, вот ведь странно. Молод, а такие уже шрамы. И сила. И знания.
Тётка раскричалась так, что аги с болота поднялись с ошалелым граем. Занесла над головой Искорки палку. И вдруг!
Обернулась та палка змеёй и шипит, гремит хвостом и капюшон раскрывает, того гляди, укусит в нос. Тётка с криком отбросила гадину, и та, оземь ударяясь, вновь стала палкою с резной рукоятью, работой мастеров Закатных Вершин.
— Не ругай девушку, добрая женщина, — угрюмо сказал тётке колдун. — Со мной была, травы вечерние собирала. И завтра собирать их пойдёт.
— Завтра! — очнулась тётка от столбняка внезапного, забыв змею почти тотчас же. — А кто за неё работу по двору справит, если шляться с тобою по лесам она будет? Не ты ли сам, господин хороший?
Колдун вынул из кармана монету с ликом Светозарного на одной стороне и спесивым профилем владетеля на другой, монета была золотая, новенькая совсем, блестящая, и кинул её тётке, не заботясь, поймает она или не сумеет из-за грузности своей.
— Довольно ли за работу несделанную? — с нехорошею усмешкой спросил колдун.
— Довольно, — закивала часто тётка, деньги такого номинала она в глаза не видела уже очень давно. — Как есть довольно!
— А ударишь ещё раз племянницу, спрошу с тебя, — пообещал колдун, сунул кулаки в карманы и пошёл себе.
С тех-то пор тётка палку поднимать на Искорку боялась, больше криком работала, но оскорбления — не удары, их привычное ухо мимо пропускало, не отзываясь на них ни душою ни сердцем…
Не раз и не два собирала Искорка травы для колдуна, а как-то на рассвете повёл он её краем болот к ревун-камню, собирать блестящий мох, больно жаливший руки даже сквозь толстые перчатки, если за ним не уследить.
— Настой из серебрянки укрепляет силы, — говорил колдун, — и раны заживают быстрее. Но собирать его — мука, и не помогаю тебе лишь потому, что руки мне нужны невредимыми.
— Ты ждёшь беду, добрый человек? — набравшись храбрости, спросила Искорка.
Она привыкала к колдуну, привыкала не съёживаться каждый раз от его взгляда и голоса, привыкала не ждать удара, — он никогда не бил её, но всё казалось, что может ударить. Потому что сильнее. Потому что волшебник, не человек. Но, может быть, потому и не бил, что не человек?
В Медоварах да и в Горячих Ключах родители битьём своих чад воспитывали, мужья жён уму учили тем же самым, да и жёны не всегда в долгу оставались, привечая перебравших лишку и от того вконец распоясавшихся мужей сковородами да скалками. Привычной была такая жизнь, другой жизни окрест не знали, и тем удивителен был колдун, что не повышал даже голоса. Голоса не повышал, а посохом своим мог вмазать не в меру ретивым парням, пожелавшим поглумиться над пришлым, да еще и хромым. А про то, что волшебник он, знахарь да ведающий, не вспомнили они вовремя.
Потом колдун сращивал им переломы, лечил ушибы и ни словом не выругал за неразумие, а у парней уважение к нему проснулось размером с небо. Уступали дорогу да кланялись, и что бы сразу не делали так, глядишь, руки-ноги не ломило бы теперь на непогоду.
— Беда уже подступила к Медовым Варам, — спокойно отвечал колдун. — Владетель Старолесья охотится недалеко отсюда.
Владетель. Чёрный и злой человек, приказавший, как говорили, сестру родную распять на на скале да дитя из её живота при ней живой вырезать, за то, что спуталась она с конюхом, позволила разбавить кровь Светозарного водицей простолюдина. Про то тихонько и с оглядкою говорили мужчины, шептали друг другу на ухо женщины, и поговаривали, что уйти бы хоть в Каменное Море на несколько дней, пока сиятельного вельможу мимо не пронесёт…
— Не бойся, — скупо уронил колдун. — Добрая ты девушка, да к злым людям угодила. Тётка твоя не любит тебя.
И тогда как прорвало плотину, не подумала Искорка о колдовстве, язык развязывающем даже строптивцу последнему, не то, что девчонке-сироте, без родителей оставшейся.
Рассказала она про смерть родителей, и про то, что тётка наследство матери себе присвоила, отдавать не хочет, но сама открыть не может. А сундучок тот из железа кован и знак Светозарного на нём гравирован.
— Такой знак? — колдун ворот расстегнул, выпустил наружу медальон железный на железной же цепи подвешенный.
Косматое разгневанное солнце заполняло собою правильный диск, и лучи его закручивались огневихрями, и пахло от медальона недавно прошедшей грозой и почему-то полынью.