По дороге к блиндажу Кэт ухитрилась поймать кого-то из вещевой службы и затребовать три комплекта военной формы — их форма осталась в том роковом лесу, а обмундирование Джоаны после пребывания на грязной земле требовало стирки и сушки в нормальных условиях. Дальше они свернули в душевую. Было решено отмыть Джоану и самих себя от грязи, и постирать форму ординарца, развесив ее для просушки в капонире, где стоял трофейный зондеркрафтфахрцойг. Очутившись в родном и уютном блиндаже, Саманта поняла, что уже не может контролировать себя, и не стесняясь Кэт разрыдалась. Та, поначалу бестолково металась, пытаясь успокоить подруг, но потом ее видимо осенила какая-то идея и она, так и не одевшись выскочила из блиндажа. Вернулась она спустя пять или семь минут, впрочем ни Джоана, ни рыдавшая Саманта не заметили ее отсутствия. Кэт принесла с собой бутылку виски. Она справедливо рассудила, что убитым и оставшимся лежать в лесу, вечерняя порция виски уже не нужна, а их невольные помощницы, запертые сейчас в блиндаже, своим поведением ее не заслужили. Поэтому она забрала их вечерние порции себе, оставив остальные бутылки в захваченном зондеркрафтфахрцойге.
Остальное было делом техники. Заставить Джоану выпить стакан обжигающей жидкости труда не составило. Она была непривычна к спиртному, поэтому полыла буквально на глазах, и уже через пять минут была в полной отключке. Укрыв ее вздрагивающее и всхлипывающее юное тело шинелью, Кэт взялась за Саманту. Здесь было гораздо сложнее, ибо Саманта была нужна ей через два часа почти трезвой, чтобы муштровать пополнение. Поэтому Кэт, оставшись наедине с подругой (вырубившуюся Джоану можно было не считать, начала с поцелуев. Она целовала соленые от слез глаза Саманты, ее шею, губы, целовала до тех пор, пока Саманта не стала отзываться на ее нежность, после чего Кэт перешла к более решительным ласкам и стала гладить тело подруги руками. Закончили они в классической позе 69, испытав страсть почти одновременно. То, что их стоны и крики сквозь неплотную дверь блиндажа слышала разносчица с полевой кухни, их не смутило. Извинившись, за то, что ей пришлось прождать десять минут под дверью Кэт забрала принесенный ужин.
Все тот же картофельный суп, сваренный для калорийности с кусками бекона, овсяная каша, полторы буханки овсяного хлеба (их теперь было трое), упакованная в плотную серую бумагу, три куска сливочного маргарина, три миниатюрных пудинга, сладкий малиновый чай с несколькими плавающими изюминками, маскирующими его под компот, три порции виски.
— Нужно будет накормить девчонку, как протрезвеет, — с набитым ртом произнесла Кэт.
Саманта кивнула в знак согласия, но чем-то недовольная, спросила:
— Может, не стоило спаивать ребенка?
— Я бы тогда Вас до утра не смогла успокоить. В конце концов пусть привыкает к взрослой жизни. А сапоги новые — из той же дерьмовой партии, — неизвестно к чему вдруг добавила Кэт.
— Сволочи! — процедила сквозь зубы Саманта, хоть за свои деньги покупай!
— Ага, только деньги наши где-то в тылу застряли, и где — неизвестно. Я там кстати команду дала саперам, чтобы подготовили полосу для тренировок в тылу, поедим и пойдем с этих тыловых крыс жир сгонять. Чтобы поняли на всю жизнь, что можно делать, а что нельзя. Загоняю этих дур так, что мало не покажется.
— Подожди Кэт, ты случаем не начала, как я впадать в истерику, голос у тебя какой-то странный…
— Часа четыре я еще продержусь, а потом твоя очередь меня успокаивать.
— Точно продержишься? Может, плюнем на все?
— Мы обещали Валерии, и сделаем это. Моей злости хватит, чтобы продержаться.
— Хорошо, только давай не будем никого убивать!
Кэт удивленно посмотрела на подругу:
— Подожди, не ли громче всех кричала, что…
— Я была не в себе, и ты это понимаешь, если бы ты видела, что они делали с Валерией, то наверно кричала бы то же самое. То, что ты была без сознания спасло тебя от всплеска эмоций, а этих дур, от смерти. Сейчас я успокоилась и считаю что это правильно, что их оставили в живых. Не все ж нам гибнуть на позициях. Что меня еще волнует, так это не проболтался ли кто, о том, что мы нарушили устав, стреляя по зондеркрафтфахрцойгам. Сейчас Валерия не в том состоянии, чтобы нас защитить, в том, что она поддержит нас я не сомневаюсь. Но как бы не пришлось нам отдуваться вдвоем, без ее помощи.
— Давай решать проблемы постепенно, милая, — Кэт положила ладонь на живот Саманте и начала опускать все ниже и ниже, — иначе мы все сойдем с ума, пытаясь решить несколько дел сразу. Разберемся с этими дурами, а потом будем думать, что нам делать с этой проблемой.
— Хорошо, только как бы не оказалось слишком поздно.
— Ну не будь такой мрачной и пессимистичной — ответила Кэт, и решительно повалила подругу на топчан, прерывая все дальнейшие споры затяжным поцелуем.
Саманта, попыталась вырваться, но подруга была очень настойчива, поэтому выбросив спор из головы, ответила ей взаимной лаской, перевернув Кэт на спину, и оказавшись сверху. Но довести начатое до вспышки чувственной страсти им не дали — кто-то очень настойчиво постучал в дверь блиндажа. Недовольная Саманта встала, и направилась открывать дверь. Это была рассыльная из штаба — пора было начинать тренировку пополнения. Одеваясь, Саманта подумала, что прерванное на половине наслаждение, сделало ее очень злой и сердитой — и это даст повод Кэт отпустить какую-нибудь ироничную шпильку в ее адрес.
Глава 4
Саманта вместе с Кэт стояли под навесом, у подножия холма, там, где по просьбе Кэт изготовили все необходимое для тренировки пополнения. Само пополнение — поредевшее после дневной стычки испугано жалось рядом, с навесом под продолжающим идти дождем. Саманта рассмотрела внимательно приготовленные по просьбе ее подруги сооружения, и лицо ее исказила гримаса недоумения. Выглядело все более чем странно. На протяжении ста пятидесяти ярдов в землю были вбиты столбики небольшой — менее фута высоты в несколько рядов, далее они поворачивали и на расстоянии тридцати ярдов шла вторая полоса столбиков, затем снова поворот — получалось очень похоже по очертаниям на беговую дорожку стадиона. На них была густо натянута колючая проволока, отделяя пространство под ней от того, что сверху. Это Саманте было понятно — в учебном лагере их с Кэт заставляли ползать под такой конструкцией. Но там проволока была выше над землей, чем здесь примерно на три дюйма. Здесь же она была натянута гораздо ниже. Но и это в принципе ясно — Кэт решила создать более жесткие условия для тренировок. Но для чего проволока натянута еще и на поверхности земли? Саманта повернулась к подруге, чтобы спросить, но та, уже начала инструктаж новобранцев.
— Человеческое сомнение не может быть принимаемо на войне. Но в то же время оно не есть чисто умственное явление. Оно есть нечто такое, что не укладывается в обычные схемы психологического наименования и требует специального анализа. Человеческое сомнение — это тот скрытая бомба, которой разрушаются человеческие начинания, это тот таинственный деятель, который действует подобно вражескому диверсанту. Оно всюду и нигде в отдельности. Каждая деталь мысли у каждого человека проникнута изнутри человеческим сомнением, каждый изгиб мировоззрения им вызван, архитектурный рисунок всего построения им вдохновлен. И в то же время у наиболее великих людей человеческого сомнения нет сомнения как тормоза и внутреннего врага, как сознательно принятого стереотипа трусости и предательства. Они не скептики, они воины. Они не обладатели мнимо неподвижной и мнимо устойчивой позиции скептической атараксии, они посреди всеобщего движения Вселенной смело ищут, стараясь расслышать таинственный ритм мирового становления, разгадать скрытое Слово природы вещей. Опасно смешивать человеческое сомнение с теми различными видами скептических систем, которые нам известны и применимы на войне. У знающих, историю военной мысли, вряд ли может быть на это два ответа. Сомнение как внутренняя человеческого предательства и слабости, и скепсис как внешний остывший результат сомнительных рассуждений — несут на войне смерть тому, кто их придерживается. Чтобы определить природу человеческого сомнения, необходимо в цельном, едином и слитном переживании, осуществляющем человеческое сомнение, хотя бы мысленно различить две стороны: «что» и «как» сомнения, его содержание и его внутреннюю живую, движущую силу. Сомневаются всегда в чем-нибудь и почему-нибудь, т. е. у сомнения всегда есть то или иное содержание, и в то же время от всех других переживаний, всегда тоже имеющих какое-нибудь содержание, оно отличается как переживание sui generis, именно как сомнение, а не что-нибудь иное. Это определенное качество сомнения, конституирующее его сущность, и есть его чистое «как». Нечего говорить, что обе стороны, и «что» и «как», сомнения реально неразделимы; они только мысленно различимы, и не может быть сомнения ни как чистого аффекта, ни как чистого механического счисления. В сомнении всегда в живом единстве и нераздельно слиты обе стороны: и «что» и "как".