— Если успею, подойду. — Сара считала, что никакая сила не заставит ее к нему приблизиться, но в то же время понимала, что никакая сила не сможет удержать ее вдали от него.
Покончив с прической, Сара взяла такси и подъехала прямо к театральной площадке. Генри с мрачной физиономией стоял, опираясь на помост для музыкантов, по локоть запустив руки в карманы, усталый, недовольный. Бледный. Больной. Музыканты выходили из-за кустов, отгораживающих новый корпус. Генри заметил ее, бросил куда-то в кусты:
— Умолкни, сердце… — И сразу исполнил пародию на Ромео под балконом Джульетты: пал на одно колено и простер к приближающейся Саре обе руки. Поднявшись, он не смог сдержать отчаянного взгляда, но сумел превратить в пародию и этот взгляд, гипертрофировав мимику до клоунады. Она засмеялась, хотя сердце взрывалось ностальгическими мечтами о давно забытых берегах..
По окончании репетиции с музыкантами Генри подошел к ней и предложил прогуляться, однако тут же увидел приближающегося Бенджамина.
— Вон ваш Бен-Жасмин топает, еще один воздыхатель, — буркнул Генри и рванулся прочь, врезавшись по дороге в один куст и козликом перемахнув через другой.
Сару удивило, что Генри заметил отношение к ней Бенджамина, что она возбудила ревность, несмотря на полную безосновательность его подозрений. Если можно ощущать к человеку любовь, то ведь так же точно можно ему и симпатизировать; иногда, конечно, возникает опасность спутать эти ощущения. Сара понравилась Бенджамину с самого начала, так же, как они со Стивеном понравились друг другу с первой же встречи в ресторане. Однако вряд ли можно было сказать, что Бенджамин ей нравился в той же мере, что и она ему. Что вовсе не означало, что Сара совсем не испытывала симпатии к этому интереснейшему индивиду.
Бенджамин в безупречном белом наряде выглядел несколько чужеродным элементом на фоне пышной, весьма неофициального облика зелени. Он улыбнулся Саре, но почти сразу же перевел взгляд дальше, на лужайку и окаймляющие ее деревья, на живописную группу музыкантов, удаляющихся к репетиционному корпусу. Лицом он теперь напоминал мальчика, слушающего волшебную сказку. Бенджамин испытывал любовь к театру, к искусству. В непринужденной театральной манере он расцеловал Сару в обе щеки, красуясь сам перед собой, и она даже позавидовала его юношескому задору. По привычке, приобретенной в последнее время, Сара исследовала его лицо, пытаясь отыскать признаки беспокойства, печали или каких-либо иных расстройств — и ничего не обнаружила. Возможно ли такое? Всмотрелась внимательнее — опять ничего. Каким же чудом столь самодостаточный господин подпал под влияние этой заразы, театра? Цыганская экзотика взманила? Или все же скрывается под его лакированной наружностью какой-нибудь тайный изъян? Ей неведомо. Даже о ближайших друзьях и то не всегда скажешь, что с ними происходит, чем вызваны их поступки, чем определяется их настроение. Не говоря уже о знакомых, приятных и неприятных. А другом назвать Бенджамина Сара не имеет никакого основания. Вот Стивен заслуживает такого титула. Ее многолетний друг и коллега Рой Стрезер сейчас переживает за десятерых, и Сара это знает, и он знает, что она знает, но кто еще в театре, кроме нее и Мэри, знает, как страдает сейчас этот их предупредительный, готовый каждому помочь коллега? Кто знает о внутренней жизни Стивена, даже из его домашних? Уж, разумеется, не Элизабет. Салли о теперешнем периоде своей жизни, возможно, будет вспоминать, как о наихудшем. Саре она однажды на свои невзгоды намекнула, полусмеясь. Но остальные, сталкивающиеся с нею ежедневно, работающие с ней, даже не подозревают о постигших эту женщину передрягах. И Мэри тоже ужасно переживает… Больше, разумеется, чем следовало бы, учитывай возраст и состояние здоровья ее матери.
Сара и Бенджамин медленно шагали к дому, она рассказывала о перспективах постановки в Квинзгифте, об изменениях в составе исполнителей. Она слушала — точнее, пыталась слушать, ибо мысли все время соскальзывали в сторону — Бенджамин рассказывал об Эдинбургском фестивале. К дому подошли ближе к раннему ужину — скоро уж и спектакль начнется.
Две девушки из городка, Элисон и Ширли, помогали с буфетом. Статные, свежие, краснощекие блондинки — не новички на здешних премьерах, управляются ловко и весело.
Что уж говорить об Элизабет… Улыбаясь, она вручила Сюзан тарелку пудинга.
— Вы прелесть, Сюзан. Чудесная Жюли! — Все хорошо расслышали это определение роли новой звезды в этом доме, доме Элизабет.
Бенджамин переключился с Сары на Стивена, оба отмахнулись от еды, отошли в сторонку с бокалами вина, что-то обсуждая, играя свои роли в этом действе под внимательными взглядами зрителей. Покровители искусств — они могли думать о себе иначе, скромно радоваться, что имеют возможность помочь расцвести талантам, но другие, наблюдая за ними, рассуждали по-своему: деньги, шепчутся деньги, от которых мы зависим, и немаловажно, о чем они сейчас толкуют, что решат.
Подошел Генри.
— Сара, я получил факс от Миллисент. Она приедет завтра. Вместе с Джозефом. Посмотрит завтрашнее представление, и мы уедем.
— Изменение планов?
— Да. Элизабет любезно пригласила остаться на несколько дней, и мы хотели согласиться, но… В общем, послезавтра уезжаем во Францию на недельку-другую.
Что ответить? Она и смотреть-то на него не могла.
— Такие дела, Сара. — Генри отставил нетронутую тарелку. — Мне пора глянуть, как там зрители…
Он вышел, и вскоре за ним последовали исполнители.
Стивен, Сара и Бенджамин остановились на крыльце, наблюдая за прибытием зрителей, покидавших машины и проходивших к своим местам. Погода — как по заказу. Высоко в западной части неба парили перистые облака, деревья застыли, как на фотоснимке. В кустах дрались и хулиганили птицы. Ряды быстро заполнялись зрителями.
Сара увидела машину брата. Из нее вышли Хэл, Энн, Бриони и Нелл. Появления семейства брата она не ожидала. Хэл, очевидно, прямо с работы, на нем темный костюм, в котором он консультирует вечерами на Харли-стрит. Дамы его сияют цветастыми платьями и золотистыми волосами. Для них экскурсия в мир Сары — своего рода праздник, перемена обстановки. Родители хоть ненадолго вынырнули из океана работы, да и дочери ежедневно проводят немало времени в банке и в лаборатории. Но где Джойс?
Сара помахала брату, и он удостоил ее королевского жеста дланью. Поскольку пальцы величественной десницы его остались сомкнутыми, жест получился не столько королевским, сколько кардинальским, он как бы оделил троих стоявших на крыльце благословением. Поверх живой изгороди Сара видела, как Хэл плывет к первому ряду, словно большой черный мяч на светлой цветастой волне. Шагал он уверенно, глядя прямо перед собой и сохраняя выражение лица, которому Сара всегда дивилась. Не лицо, а какая-то фигура на носу галеона. Ей иногда приходило в голову, что Хэл выглядит, словно находится под влиянием гипноза или наркотиков. Абсолютная уверенность в себе, безграничное самодовольство. Откуда у него эта повадка? Брат всегда оставался тайной для Сары. Когда семейство добралось до своих мест, он удалил с сидений таблички брони, переставил их на соседние сиденья и уселся, не оглядываясь на цветастое сопровождение.
В первом ряду занимали места и критики из Лондона, сохранявшие вид снизошедших на грешную землю обитателей Олимпа. Иные, впрочем, бегло оглядывались по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь попытается с ними заговорить и повлиять на легендарную беспристрастность. Зрители весело болтали, восхищались погодой, садом, домом; знакомые обменивались новостями.
Генри проводил Стивена, Сару и Бенджамина к актерам для отеческого наставления и напутствия. Зачитали приветственные факсы от Билла из Нью-Йорка и от Молли из Орегона: «Думаю о вас…»; «Очень хотела бы быть с вами…». Новое здание, заполненное людьми и… и чем-то еще, уже не казалось пустым и неодушевленным.
Четверо заняли места справа в последнем ряду.
Опытные глаза оценили критиков. Первостатейных лишь двое. Элизабет звонким голосом благодарила их за то, что они удостоили спектакль своим присутствием… Остальные — второй эшелон, третья гильдия и вообще ученики. Прибыл и Роджер Стент. Огляделся, нашел взглядом Соню, сухо кивнул ей, как будто судья перед открытием заседания, получил в ответ жест, означавший скорее «пошел в анус», чем приветствие. Критики прибыли двух пород: театральные, готовые судить со своей театральной колокольни; и музыкальные, привыкшие к музыкальным праздникам Квинзгифта, о драматическом театре имевшие представление весьма относительное. Ни один из них не был готов судить о представляемом симбиозе в целом. В этом отношении публика оказалась компетентнее критиков, и когда зазвучала музыка трубадуров, раздались аплодисменты. Программка подготовила восприятие, в ней целая страница посвящалась истории, истокам, музыке XII–XIII веков, арабским влияниям, инструментам, также восходившим к арабским, и неожиданному возрождению старины в музыке Жюли Вэрон, которая, как совершенно достоверно известно, никогда не слышала древних мелодий.