— Нет, убью! — вскрикнул я и пошел обратно к ее дому.
Калитка во двор была отворена. Я почему-то осторожно, боком пролез в нее, подошел к крыльцу, обтер о траву ноги от налипшей грязи и позвонил. Загремел крючок. Открыла кухарка.
— Что дома Саша?
— Нет, только что ушла.
— Куда?
— Не знаю — не сказали.
Я вышел на улицу. Мне страшно захотелось закричать и во что-нибудь выстрелить. Я сунул в карман руку.
— Тук, тук! — застучал около меня сторож; я вздрогнул и потерял настроение: у меня явилась слабость — хотелось лечь и уснуть, хотя здесь на дожде. Я тихо, почти бессознательно пошел домой.
Прощай, Саша! Прощай, жизнь!
5 октября.
Моя личная жизнь разбита! Саша не любит меня. Зачем жить? Вся моя жизнь будет лишь сплошным страданием одинокого человека. Люди слишком медленно изменяются к лучшему, — пошлость, и глупость вокруг; и много ли можно сделать для того чтобы просветить окружающих, а без этого зачем жить?
27 октября.
Подводя итог своей жизни, я вспоминал свое-прошлое и вдумывался в мое мировоззрение. Для. своего желания окончить жизнь, я искал оправдания со всех точек зрения,
У меня было раньше понятие, что жизнь человека должна быть целесообразна, что человек должен, стремиться к достижению какой-нибудь цели. В основе моих воззрений на вопрос: к какой цели я должен стремиться? — лежали два положения: что-ум есть нечто великое и прекрасное, и что всякий интеллигентный человек должен работать для уменьшения на земле человеческих страданий. Эти последние два положения не были мною продуманы, а были усвоены готовыми и приняты за безусловно верные. В юности меня охватывало часто какое-то тревожное-настроение: жизнь, которой я жил, не удовлетворяла меня, — я искал чего-то нового. Встретив людей, которые стремились умственно развиваться и работать для уменьшения на земле человеческих, страданий, я поставил целью своей жизни их идеалы; в этих идеалах, казалось мне, я нашел, что так страстно искал. И вот, признав умственное развитие за что-то высокое, я стал с презрением смотреть на тех, кто мало мыслил и мала читал; поставив целью жизни работу для других, я начал считать пошлыми тех людей, которые живут личною жизнью, наслаждаются природой, занимаются музыкой и другими искусствами, или ищут в женщине объекта, удовлетворяющего их эстетическому чувству, вместо того, чтобы искать в ней товарища для «идейной» работы. И когда окружающая жизнь особенно ярко обнаруживала черты противоположные тем, которые я хотел видеть, я впадал в пессимизм, посылая проклятия пошлости.
Таковы были «основы» моего мировоззрения, а к этим основам я прибавлял разнообразные понятия, которые мне приходилось слышать от окружающих людей и вычитывать из книг. Мое мировоззрение было пестрой одеждой арлекина, и это мировоззрение служило критерием для оценок человеческих поступков! Я целыми годами совершал преступления. Я шел по жизненному пути со взором негодования и презрительной улыбкой, вызывая такое же негодование на „безнравственных и безыдейных“ у наивных, доверчивых людей, пользуясь своим авторитетом „интеллигента“. Когда я раньше решал какой-нибудь вопрос, то игнорировал фактами, доказывавшими невозможность жить сообразно моим понятиям: все, что говорилось в пользу личной жизни, я считал пошлостью; мои принципы мешали мне объективно смотреть на человеческие чувства и на рожденные этими чувствами человеческие отношения.
Довольно! теперь я вижу, что мои определенные отношения к себе, к другим людям и к жизни, как к сложившимся известным образом человеческим отношениям, — были основаны на непродуманном мировоззрении. Дальше так жить нельзя! Надо вырабатывать новое мировоззрение, раз навсегда оставив кустарный способ решения общественных и каких бы то ни было вопросов.
Я с улыбкой читал сейчас запись 5-го октября, написанную вскоре после того дня, когда я чуть не убил Сашу. Решив посвятить всю жизнь борьбе за страдающих и придя к выводу, что для этого надо отказаться от личной жизни, я тип альтруиста стал считать идеалом, к которому должны стремиться все люди, и страдал, негодуя на окружающих, что они не стремятся к этому идеалу.
29 октября.
„Не была ли моя любовь к Саше функцией моего старого павшего мировоззрения?“ — вот новый вопрос, который заставил меня теперь настойчиво задуматься.
«Она — мой друг», писал я раньше. Да! она была для меня человеком, с которым я мог бы говорить, но она не возражала мне, она не помогала мне решать вопросы, над которыми я задумывался. В ней я видел человека, который мог бы меня поддержать в минуты отчаяния; но как она могла бы поддержать меня? — «Верь и надейся!» Не глупо ли звучат сейчас эти слова теперь, когда я вижу бессмысленность всей моей предыдущей жизни? Что могут дать мне сейчас милые слова и поцелуи?..