27 декабря
Нет, довольно прислушиваться к своим настроениям и под настроениями создавать понятия об окружающей и личной жизни. Я не могу избавиться от гнетущей тоски. «Зачем жить?» задаешь в такие минуты вопрос, и в печальных красках начинает вставать перед тобою жизнь. Придешь домой, возьмешь дневник, чтобы записать свои мысли, но не можешь уловить аргументацию своего пессимизма. Моя любовь, лишившаяся теперь права на существование как осмысленное стремление, втихомолку закрадывается в меня, пуская черные краски в мое мировоззрение.
Надо же наконец найти ясный ответ на вопрос: «что делать, — как устраивать свою жизнь, как относиться к людям, как научиться владеть непредвиденными настроениями?» Я не могу жить как живут окружающие. Они борются за существование, приноравливаются к окружающей жизни и свой облик, свои понятия, определяющие их подневольное положение, считают за свои убеждения, внушая их своим детям. Нет, надо забросить подальше эти записки! Не стоит зарегистровывать перемежающиеся настроения: надо работать, надо думать.
А выработаю ли я новое мировоззрение? найду ли исход для дальнейшей жизни? или вся моя жизнь будет лишь похмельем юности, похмельем любви?!
3 января.
Сегодня вечером я пошел на набережную. Холодно. Все покрыто снегом и инеем. Я сел на скамью и задумался, закрыв глаза. Ветер слегка подул. Я вдохнул в себя глубоко холодный воздух, и на меня пахнуло чем-то хорошим, знакомым. Я открыл глаза. Передо мною была все та же Волга, только замерзшая, спокойная, тот же монастырь, чуть белеющий вдали, та же бесконечная огненная лента фонарей на другой стороне Волги и тоже искрящееся звездами небо. Мне вспомнилась весна, и меня охватило былое чувство беззаветной любви. Мне показалось, что не было ничего, что я недавно переживал, что не было размолвки с Сашей, не было страданий, не было этого тяжелого романа с Жерновой, не было даже детства и шумной университетской жизни, что все это сон, мираж, а в моей жизни было только одно, что так ясно вспоминалось теперь, — это было время, когда Саша любила меня, когда я был беззаветно счастлив и желал такого же счастья всему человечеству.
Я пришел домой разбитый и усталый и, не раздеваясь, лег на постель с таким чувством как летом, когда вернулся с вокзала, проводив разлюбившую меня Сашу.
Я заснул... И снилось мне, что меня посадили в тюрьму. Я выстрелил в Сашу. Вечер. Смутно видны очертания кровати и стола. Я стою у стены и смотрю на дверь. Я жду, когда меня выпустят. „Разве можно меня винить? А Саша выздоровела — я ее только ранил. Она еще может меня любить...“ Тихо. Только из городского сада доносятся звуки музыки. Никто не идет. Я слышу, как у меня бьется сердце. Как хочется на волю! Я смотрю в окно, огражденное решеткой. Небо слегка алеет на горизонте, длинными полосами лежат там темно-фиолетовые тучи, а выше небо все темней и темней, Звезды ярко горят. Луна разрисовала всю землю ярко-черными причудливыми тенями. А какой дивный воздух! Жутко только немного одному в этой темной роще! Водяные лилии ярко белеют на пруде. Здесь сейчас сидели мы с Сашей, а теперь она мчится на поезде к себе в имение, покинув меня одного, разбив мою жизнь!.. Я иду домой по шоссе. Темно. Пламя, вылетающее из труб стеклянного завода, немного освещает местность. Вот и город. Монастырь виднеется на той стороне Волги, ясно отражаясь в спокойной, точно заснувшей реке. Темно... а там далеко за лесом, загорается заря. Издали доносятся звуки гармоники и глухой лай собак. Волосы шевелятся на голове. Весна! Весна!... Поют где-то:
„Что? Это ее голос? Она там! И они все вместе, полные надежд, а я один! Зачем жить?“. Я на мосту. Вода слабо журчим около балок, темная, холодная и глубокая. „Прощай, жизнь! Прощай, Саша! Сейчас мое тело поплывет далеко, далеко от этих милых мест, где я жил, где я слишком беззаветно жил. Я не могу тебе ничего написать и с тупой болью в голове сижу у своего стола и смотрю на белый лист бумаги. Вот и револьвер лежит против меня на книгах. Через час я буду так же холоден, как и его дуло!“ Стучат. Я отворяю — передо мной Саша. „Саша, это ты?“ Я стою против нее как очарованный и смотрю ей в глаза. Сна шепчет: „Николай, ну что же ты какой не ласковый, ну, поцелуй меня!“.....Я протянул к ней руки и... проснулся.
Лампа, стоявшая на стуле, гасла, слабо освещая комнату. В углах уже скопилась темнота и подвигалась ко мне все ближе и ближе. Вдруг синий огонек в лампе замигал, забегал и, вспыхнув последний раз, потух, а на его месте остался только круг обуглившегося фитиля, который как-то зловеще блестел в темноте, постепенно замирая. Мне сделалось жутко. Отыскав коробок, я зажег спичку и вышел из спальни в комнату. На столе на книгах лежал револьвер. Спичка погасла, и я долго неподвижно стоял, прислонившись к стене; мне хотелось подкрасться к револьверу и выстрелить в темноте в себя.