«Зайдем, Саша? спросил я. Она молча пошла за мной. Там была вся наша прошлогодняя компания. Все сидели вокруг стола; на нем стоял кипящий самовар и несколько пивных бутылок. Весь пол был покрыт окурками. Синий дым, славшийся по комнате, около форточки слегка волновался; там на подоконнике в расстегнутой студенческой тужурке со стаканом пива в руках сидел запевавший Лядов.
Мы остановились у двери. Увидев нас, Лядов улыбнулся и, когда хор кончил припев, запел:
Все громко подхватили:
но, не докончив припева, смолкли, с улыбкой подавая мне и Саше руку.
Стали пить и возглашать тосты. Кто-то выпил для оригинальности за свое здоровье, кто-то за пьянство.
За женщин! предложил Лядов.
— Нет! женщины — люди, и потому выпьем за, все человечество! — возразил ему кто-то. Нильский подавая мне стакан, сказал: «выпьем за то, чтобы в будущем, когда на земле водворится всеобщее-счастье, у людей остались бы идейные чувства!» Я чокнулся с ним и выпил, но какое мне дело до настроений будущего человечества, когда Саша...
Я пошел ее провожать.
— Прощай! — сказал я, взяв ее за руку, когда она позвонила у ворот своего дома. Она с любовью, как всегда, глядела на меня, пожимая мне руку, покачиваясь то ко мне, то от меня. Потом она покачнулась еще сильнее и сжала мне руку. Я почувствовал, что она хочет меня поцеловать. За воротами щелкнул засов; Саша откачнулась, потом, приблизилась совсем, так что я почувствовал на лице ее дыхание. Открылась калитка.
— Прощайте! — сказала Саша смутившись, и за воротами снова застучал засов. Оставшись один, я долго неподвижно стоял около ворот, глядя на калитку, за которой скрылась Саша, как на свежую» могилу.
— Знаешь, Николай! я вчера долго не могла, уснуть, — говорила мне Саша, когда сегодня утром мы шли с нею на станцию. — Я все сидела и плакала.
— О чем?
— Так, мне было очень тяжело, грустно...
— Почему? Или тебе жалко наших бывших отношений, а остальное все то же. Ты можешь стремиться к своей цели.
— Стремиться к цели?! А разве это легко, когда на каждом шагу даже в себе самой встречаешь препятствия. Я много думала об этом. А если не добиться вполне самостоятельной жизни и возможности жить среди интеллигентного общества, так какая же это будет жизнь? Лучше смерть! Нет, надо от всего отказаться, а то что же дальше?
— От чего отказаться — то? Моя любовь разве бы тебе помешала?
— А дети-то?
— Да детей могло бы и не быть, а то твоя мама могла бы...
— Да понятно все можно, но ведь я тебя разлюбила потому, а вовсе не потому...
— Что?
— Да расходимся мы.
— Но почему же тебе тогда грустно?
— Жить хочется, правда, так хочется жить, а... и глаза у нее покрылись слезами.
— Саша! ты любишь меня; я чувствую это! Ну, скажи — да?
Она молчала, по ее лицу как тени пробегали выражения то страдания, то испуга. Она широко раскрывала глаза и взглядывала на меня, точно с моей стороны ей грозила какая-то опасность.
— Слушай, подожди говорить окончательно до осени, — говорил я ей, когда мы уже вошли в вагон подошедшего поезда.
— Подождешь? да?
— Хорошо! — задумчиво ответила Саша.
Раздавался третий звонок.
— Ну, прощай, прощай! — проговорил я и, пожав Саше руку в последний раз, соскочил на платформу. Мимо меня все быстрей и быстрей замелькали вагоны; последний промелькнул как то особенно быстро, и меня обдало жаром: против вокзала стояло полуденное солнце. Я оглянулся — никого не было; только около входа в зал 1-го класса стоял жандарм.
Под сводами кружились голуби, встревоженные шумом отходящего поезда.
Я пошел домой. Лениво, почти шагом проезжали мимо меня извозчики, подымая тучки пыли, которая, медленно перелетев через барьер, отделявший шоссе от тропинки, садилась на траву, придавая и без того однообразной местности грустный, тусклый вид. Было душно и жарко, особенно когда ветер наносил на меня дым от стеклянного завода. Я бессознательно шел вперед, а мысли неслись вслед уехавшей Саше. Мне представлялся вагон, на площадке стоит она и смотрит, как мимо нее мелькают: Волга, фабрика и роща, в которой мы гуляли весной. Она вспоминает меня и оглядывается на окутанный дымом, точно покрытый синей кисеей, город. Слезы бегут у нее по лицу. Она хочет вернуться назад.