В общежитии Алина жила в комнате вместе с очаровательной блондинкой, хохотушкой и гуленой Светланой Гуриной. Света училась на дизайнера, была уже на четвертом курсе и не только ввела для себя свободный режим посещения лекций, но и в общежитии появлялась раз в месяц.
Она быстро подбегала к своей кровати, на которую Алина аккуратно складывала почту. Каждый раз среди множества пестрых конвертов из разных стран Света безошибочно находила письма из Киева, от «ридных мамулечки и папулечки», как она их называла.
Поплакав над листочками из школьной тетрадки — Гурины были школьными учителями — Светлана бросала в сумку какие-то конспекты и учебники, а потом быстро забиралась под свое студенческое одеяло и моментально засыпала.
За два года Алина уже привыкла к таким Светкиным «отгулам». Светлана спала ровно сутки, ничего не слыша и никак не реагируя на достаточно бурную жизнь общаги.
Просыпалась она всегда в одно и то же время — в 7 утра. Невзирая на то, что Алина, сова по натуре, после ночного бдения над очередным чертежом еле раскрывала слипавшиеся глаза, Светлана заставляла ее не только выслушивать рассказы об очередных своих поклонниках, именуемых новомодным словом «спонсор», но и требовала от Алины советов, как ей жить дальше.
Гурина исчезала так же неожиданно, как и возникала, не дослушав Алину, не сказав куда, к кому и насколько она отбывает.
После Светиных «побывок» Алина высыпалась всласть, приводила в порядок подружкину постель и вновь придерживалась уже установившегося режима своей студенческой жизни до очередного «набега» Гуриной.
Кроме друзей-однокурсников да семейства Зуевых, Алина подружилась с Вадиком Ефремовым.
Никаких видов на него как на потенциального поклонника Алина не имела. Вадик был женихом ее двоюродной сестры Риты. А в доме у Светловых бытовала поговорка, со временем переросшая в принцип: «чужое нас не касается».
Поэтому Алина с радостью спешила на каждый звонок Вадика, тем более, что их связывал профессиональный интерес. Алина только подступала к карьере модельера, а Ефремов уже был на полпути к успеху.
— Ты — мой паж, а я — твой фей! — любил шутить Вадик. — Ты еще не волшебник, ты только учишься у такого же неволшебника.
Два раза в неделю после лекций Алина торопилась на квартиру к Ефремову, чтобы сдать мастеру очередное задание: либо подшитый сложным швом подол шифоновой юбки, либо аккуратно вшитый вточной рукав шерстяного кардигана, либо еще какой-нибудь каверзный портняжный «пустячок».
Мастер придирчиво рассматривал работу своей ученицы и почти всегда, удовлетворенно хмыкнув, заносил в специальный журнал — большую амбарную книгу — соответствующую оценку.
Алина с нетерпением ждала того момента, когда мастер, закончив писать, пододвигал к ней журнал и, ткнув пальцем в поставленную отметку, просил Алину:
— Распишись, пожалуйста, вот здесь!
— Зачем тебе эта бухгалтерия? — Алина, улыбаясь, расписывалась рядом с пятеркой.
— Я во всем люблю учет и порядок! — назидательно поднимал кверху палец Вадик. Расхаживая по комнате вдоль стеллажей с тканями и дойдя до рабочего стола, на котором всегда лежал подготовленный к раскрою какой-нибудь отрез, Ефремов обычно останавливался и с серьезным видом говорил:
— Когда тебе через несколько лет придется рассказывать в музее моего имени о том, что ты училась шитью у самого мастера Влади, доказательством тому и станет этот необычный табель, — и он хлопал рукой по коричневому коленкору тетради.
— А может, лучшим доказательством моей учебы у великого Вади станут собственноручно выполненные швы на всех сногсшибательных моделях неподражаемой мадемуазель Алины? — в тон ему, светским томным голосом произнесла Алина, нисколько не смутившись.
— А почему — мадемуазель? — Вадик, смешно подняв светлые брови, удивился только этому слову из всей длинной Алиной тирады.
— Потому что я не собираюсь замуж! — с вызовом, свойственным молодости, почти прокричала девушка.
— Чтобы такая красавица и в старых девах осталась?! — Ефремов, дурашливо обхватив свою голову руками, покачивался на стуле, как китайский болванчик.
— Старыми — будем, а девами — никогда! — Алина, отсалютовав, как пионер, вытянулась по стойке смирно и замерла рядом с голым манекеном.
— Ну и бесстыдница! — со вздохом пожурил Ефремов.
— Так не держи бедную девушку голой в доме холостяка. А еще в знаменитые кутюрье метишь! — капризным голосом произнесла Алина.
— Это кто же здесь голый? — поинтересовался Ефремов, в упор разглядывая нарядную Алину. — Это ты-то голая? Да за этот розовый комплект, что я тебе сшил, могли бы передраться между собой все актрисы из новогоднего «Огонька», принеси я его в Останкино, а не тебе в общагу, — обиженно проговорил Вадик и замолчал.
— Да я ведь говорю про твой раздетый манекен, — Алина постаралась смягчить обстановку. — А что касается этой розовой двойки, так из-за нее я чуть не схватила двойку по моделированию одежды.
— У кого? У Семеновой? — возмутился Вадик.
— Да, представь себе, как только я вошла в кабинет, где шел экзамен, и стала тащить билет, эта старая грымза впилась в меня глазами, а потом таким тихим нахальным голосом говорит мне:
— Послушайте, Светлова! Я думала, что вы — скромная студентка из провинции. И похоже, здорово в вас ошиблась.
— И чем же я так вас разочаровала, Валентина Сергеевна? — спрашиваю я, а сама в это время смотрю на своих сокурсников. У всех ушки на макушке, даже списывать со шпаргалок перестали, так интересен им мой разговор с этой сибирской язвой.
— Ты уж болезнь-то сюда не приплетай, — буркнул Ефремов.
— Причем здесь болезнь? Это кличка Семеновой, она ведь из Урюпинска, а этот город находится где-то в Сибири. Отсюда и сибирская язва, — терпеливо пояснила ему Алина.
— Насколько я помню географию, Урюпинск всегда находился на Приволжской возвышенности, хотя к данному вопросу это не имеет отношения. Так что от тебя хотела эта язва? — поинтересовался Вадик.
— Ее, видите ли, как специалиста по истории костюма интересовало, за сколько долларов и, главное, где я добыла этот комплект.
Алина вышла на середину комнаты и, закатив глаза и поджав губы, явно копируя профессоршу, противно-высоким голосом пропищала:
— Только у Диора могло хватить фантазии, чтобы решиться так соединить верхнюю и нижнюю часть платья. Если снять со Светловой этот роскошный пояс, то вы убедитесь, дорогие мои слушатели, — и Алина смешно раскланялась с невидимой аудиторией, — так вот, повторяю, если снять этот пояс из чудесно выделанной телячьей кожи, то под ним окажется тонкая подкладка, которая держит верх и низ платья. Но до этого мог додуматься только Диор. Особенно ему в этом удался воротник. Уж поверьте мне как специалисту: так кроить умеют только у Диора и нигде больше во всем мире! — при этих словах Алина даже притопнула ногой.
— Хм, — удовлетворенно хмыкнул Ефремов. — Мне, конечно, лестно, что меня сравнивают с самим Кристианом Диором. Но неужели ты промолчала?
— Ха, сейчас! — и Алина приняла воинственную позу. Ее темные густые брови сошлись к переносице, глаза из темно-синих превратились в почти черные, тонкие ноздри вздыбили крылья, и она, медленно наступая на Вадика, стала теснить его к стеллажу:
— Так вот что я вам хочу сказать, уважаемая Валентина Сергеевна: вы как специалист по костюму ошиблись и здорово. Мое платье не куплено за немыслимые доллары у фарцовщиков из ГУМа. Оно мне подарено моим другом!
— О, времена, о нравы! — опять закатив глаза и воздев к небу руки, заверещала фальцетом Алина. — В мои времена скромность была достоянием студентки, а самым большим подарком от юноши был томик…
— Некрасова и Пушкина с базара принесет, — подсказал Вадик прыснув.