Мы будем жить вечно,
Сквозь бури и битвы,
Сквозь зло и обиды
Шагая беспечно.
Мы будем жить вечно,
Бесстрашно и вольно,
Хотя порой — больно…
Хотя порой — лечь бы…
Мы будем жить вечно,
Где жить невозможно,
Развяжем лишь ножны,
Расправим лишь плечи.
Мы будем жить вечно
В обманщицах-сказках,
В балладах и красках
Картин безупречных.
Пусть стелет лёд вечер,
Пусть дышат тьмой двери,
Но в смерть мы не верим
И будем жить вечно… (с)
Отступившее добро - сильнее победившего зла...
- Когда ты вернешься, мама? – Маленькие ладошки ухватили Нику за брючину.
Девушка присела на корточки и погладила малышку по белокурой головке.
- К вечеру, милая. Пообещай слушаться Ташу. Обещаешь? – В ответ девочка кивнула и посмотрев на Нику серьезными серыми глазами, попросила:
- Дай слово, что вернешься.
Ника зажмурилась на миг – так невыносимо тяжело было смотреть в глаза дочки: слишком взрослым был взгляд для четырехлетнего ребенка, слишком серьезно она морщила свой хорошенький лобик.
- Обещаю, - голос предательски сел, и Ника улыбнулась, чтоб сгладить неуверенность.
Из кухни выглянула Таша, всплеснула руками:
- Всё не распрощаетесь? Вера, пожелай маме мира в пути и пойдем завтракать.
Девочка нехотя разжала ладошку, отцепившись от штанины, мельком взглянула на соседку, что порой сидела с ней вместо няни и обняла мать за шею. Ника поцеловала дочку в макушку и шагнула за порог. Она не увидела, как Таша одним размытым движением перекрестила ее напоследок.
Последние несколько лет на улицах стало небезопасно. После затяжного военного конфликта, город словно вымер. Не слышался смех ребятни, не так часто ездили автомобили. Редкие прохожие – в основном женщины, все больше смотрели под ноги, торопясь скрыться с улиц. Одичавшие банды подростков грабили, жгли, а порой и убивали. Порядка не было никакого – власть поменялась, забыв о том, что с преступностью следует бороться.
Дома по большей части стояли обгорелые, с пустыми черными глазницами вместо окон, или вовсе были разрушенными до основания.
Дом, в котором жила Ника, уцелел по чистой случайности – снаряд попал в соседнюю многоэтажку. Около сотни жителей погибло от осколков, столько же остались погребены под толщей камней. Впрочем, это случилось два года назад. С тех пор не бомбили.
Война закончилась.
Ника трудилась на продуктовом складе – развозила скудное продовольствие по немногочисленным магазинам. Жителей в городе осталось меньше половины – мужчин призвали в армию в самом начале конфликта и почти никто из них так и не вернулся, а женщины выживали как могли. Кто-то успел уехать, когда еще не было Стены, кто-то погиб, кто-то сошел с ума…
Каждый день Ника прощалась с дочкой как в последний раз. Потому что никто не знал – вернется ли она с работы.
Сегодня был день зарплаты, и Ника с затаенным нетерпением ждала возвращения домой. Мечтала, как заварит чаю, нальет сгущенку в стеклянную пиалочку и устроится на балконе – с томиком Маяковского в руках, и будет дышать, дышать очищающимся от вони смога, воздухом. А дочка усядется на маленькой табуреточке и примется рисовать. И все равно, что чай будет самым дешевым, с горчинкой, а сгущенка – просроченная, с масляной корочкой по краю жестяной банки. Неважно, что стихотворения заучены, а нелюбовь Лили Брик к талантливому поэту - раздражает без меры. Без разницы, что рисовать Вера будет на тонкой, пожелтевшей от времени бумаге, простым карандашом, с давно затупившимся грифелем. Все это - счастье.
Счастье уже то, что она – Ника – не инвалид и может покормить семью. И такие вечера – в день выдачи пайка вместо зарплаты: тихие, размеренные, когда не нужно бежать в подвал или падать на пол и закрывать собой маленькое тельце икающей от страха дочки – тоже счастье.
На складе, где хранился провиант, было сыро. Пахло плесенью и почему-то мхом. Ника давно уже привыкла к этому запаху, но сегодня он снова по-особенному резко напомнил о себе. Приняв у кладовщицы четыре ящика и поставив мудреную завитушку в ведомости, Ника выгрузила продукты у старенького мини-вена, а после ловко устроила коробки между сиденьями. Проверила решетки на окнах, наличие бензина в баке и только потом устроилась за рулем. Надела парик шоколадного цвета, что был противоположным от ее натуральных волос, напоследок трижды стукнула себя кулаком по груди и наконец, выехала со склада.
На машины с продовольствием часто нападали. И для безопасной перевозки груза приходилось идти на хитрости – парик, чтоб не провели до дома и не заставили воровать для кого-то, решетки на старой полицейской машине – вроде бы остались с прежних времен. Спрятанные между сидениями коробки. И три стука по груди – как мнимый талисман на удачу. Глупое суеверие, привычка, но, пока – работало, берегло. Люди иногда убивали за бутылку подсолнечного масла. Или за пакет с крупой. Так что, простая на вид профессия Ники, на деле оказалась круче и опаснее шпионской вылазки в Кремль.
На дорогах было пусто. И грязно. Оранжевые кленовые листья мел зябкий ветер и бросал их под колеса. Ника, не торопясь, затормозила у магазина и не торопясь принялась поправлять парик, как вдруг кто-то стукнул по капоту автомобиля.
- Детка, у тебя найдется монетка? – Спросила сухонькая бабушка в зеленом, с поперечными серебряными нитями, платке, и обошла машину, остановившись аккурат у водительской дверцы. Лицо ее было усталым и морщинистым. Никак под сотню лет старушке, подумала Ника и опустила стекло.
- Не найдется, - горько поджав губы, ответила девушка, умолчав о том, что даже если бы и была – бабуле не досталась бы. Уж лучше Вере купить карандаши новые. Если бы те привозили в этот обнищавший и забытый город. И если бы вообще продавались такие «ненужные потребителю» вещи в их «продвинутой и нацеленной на экономический рост» стране. Стране, что вот уж несколько лет как воюет с призраками и заставляет своих граждан убивать друг друга. И голодать. Воровать. Насиловать. Жечь. Попрошайничать.
От мыслей о «режиме» волна ненависти окатила Нику, и она снова перевела глаза на старушку, которая в свою очередь растеряла былое радушие.
- Значится, бросишь подыхать, даже не бросив монетки? – Блеклые глаза недобро прищурились, и бабка с ловкостью фокусника достала из-под плаща деревянную клюку. Потом молниеносно замахнулась и ударила по решетке, точно в то место, где было лицо Ники. Девушка и успела только отшатнуться да заметить резиновый наперсток на конце палки.
- Ну, бабка, ну, даешь. Беги, пока цела, - разозлившись в миг, ответила Ника и распахнула дверцу.
За порчу такой мелочи, как решетка, хозяйка ее по голове не погладит. Да и прошло время почтения старости. Когда каждый день выживаешь, а не живешь, когда работаешь сутками за кусок хлеба, не остается вежливости и смирения. Только желание здорового возмездия И всепоглощающая злость.