Они пробыли в гостях весь следующий день и только к вечеру принялись собираться назад в город. Вера со слезами на глазах прощалась со щенками, Надежда Ивановна с такой же печалью обнимала сына. Ника стояла в стороне и смотрела на сцены разлуки влажными глазами, но с улыбкой на губах.
Потому что знала – они еще не раз сюда вернутся.
В середине мая Марк получил приглашение на банкет в честь одержанной когда-то победы над ополчением в восточных регионах. Наверняка вечер назывался как-то по-другому, но Ника, скривившись, даже не стала слушать. Приглашены были военные чины, а так же их гражданские сопровождающие.
- Ты сошел с ума? – подняв брови, воскликнула Ника в ответ на безапелляционное заявление Марка о том, что она пойдет с ним.
- Не упрямься. Понимаешь же, что пойти необходимо – прошлое мое нельзя вычеркнуть. Нельзя просто взять и забыть по щелчку пальцев. Ну, останусь я дома, и что это изменит – может быть, волшебным образом сотрутся мои военные заслуги?
- Марк, не о том речь, ты же понимаешь – иди. Но без меня.
- Исключено.
В раздражении, Ника удалилась в ванную, где оперлась руками в края раковины и, тяжело выдохнув, посмотрела на свое отражение. От упрямства губы плотно сжались и побелели, сравнявшись белизной с полотном кожи на лице. Распахнутые глаза казались инородными сейчас – слишком живыми на лице с застывшими мышцами.
Слишком остро она реагировала на разного рода празднования той клятой победы. Все, что касалось военных действий в ее родном регионе, делало ее упрямой, непримиримой, даже жестокой. Она приняла Марка с его прошлым, закрыла глаза на сторону его службы. На то, что такие солдаты как он убили ее Сашку. Простила. Хоть и не за что было, если разобраться. И все же, было выше ее сил идти туда, где будут смеяться, кощунствовать и издеваться над памятью тех дней. Не потому что они – люди, безобразны в своей испорченности, а потому что память их ой как разнится с ее – Никиной. Как острый нож под ребро были те воспоминания. Как ток по венам, как разлитый кипяток по обнаженной коже. Отрезвляюще больно. Улыбаться там, на приеме, делать счастливое, или хотя бы участливое лицо – слишком лицемерно. Отвратительно до тошноты. Сомневалась Ника, что сможет, что пересилит себя. Что не выплеснет шампанское в лицо зарвавшегося шутника, что не исказятся в усмешке губы при виде богатства, холодного блеска бриллиантов. Не думала, что хватит выдержки выносить равнодушную маску. Потому что до сих пор не было в ней равнодушия. Не остыла Ника, не перестала гореть и помнить.
Сполоснула лицо ледяной водой, уткнулась в махровое полотенце. Постояла минуту, после вернулась обратно – в кабинет, к Марку. Он невозмутимо продолжал заниматься делами – читал какой-то документ. Принтер мерно урчал – печатал следующий. В комнате было свежо – неслышно работал кондиционер. Марк не выносил духоты – даже зимой открывал настежь окна на десяток минут, чем часто ее замораживал, а после весьма приятно отогревал. Сейчас же – с жарким наступлением лета, кондиционеры работали круглосуточно.
Марк оторвал взгляд от листов и спокойно заговорил, глядя на замершую у порога, Нику.
- Знаю, как неприятно тебе даже думать об этом мероприятии. Знаю, не отрицай. Ты же запомни вот что – там с тобой буду я. Тот, кому ты разрешила разместиться в своей огромной Вселенной. Кого приняла, не смотря ни на что, и позволила обосноваться там со всеми удобствами.
От этих слов сердце Ники дрогнуло. Полыхнуло жарко.
Однажды, в порыве сокровенной искренности, она рассказала Марку о том, что считает каждого человека отдельной, автономной Вселенной. Всеобъемлющей, наполненной чудесами. Каждый отдельный человек, по мнению Ники – личность, индивидуум – завершенное полотно Ван Гога, дописанная партитура Вивальди. В каждой Вселенной свое светило, свои планеты, черные дыры и метеоритные дожди. Каждая душа – космос.
Слишком сложные создания – люди. Со своими мечтами, убеждениями, верой, эмоциями, оголенными чувствами. Ника сказала, что не могут рождаться такие грандиозные шедевры просто так, ради шутки. Обязательно есть в этом всем единый смысл – завораживающий своей простотой и гениальностью, план. Не может не быть. Потому что даже в хаосе есть порядок. А уж предназначение людское, по мнению Ники – вырастить свою, отдельную Вселенную. Дать ей искру родиться.
Марк тогда слушал Нику очень внимательно. Перебирал ее волосы, на мгновения задерживая их между пальцами. Когда она высказалась, долго молчал, а после задумчиво ответил:
- Есть в твоих словах истина.
Ника тогда повернулась, чтоб посмотреть – не смеется ли, но он был серьезен. Марк погладил ее по щеке, обхватил ладонями лицо и сказал:
- Определенно есть. Ты – Вселенная.
И надо же – запомнил. Ввернул сейчас, словно верил всерьез в ее убеждения.
- Это важно для тебя? Этот прием – он что-то значит?
- Да. Мне необходимо на нем присутствовать, - отложил бумагу в сторону, легко поднялся из кресла.
- Тогда я пойду. Буду молчать, абстрагируюсь, - Ника сама не поняла, что подтолкнуло ее к этому решению. Что заставило так резко уступить, пересмотреть свои взгляды. Может то, что остро почувствовала – нужно поддержать его, забыть на минуточку о своих предубеждениях.
- Обещаю, что буду рядом. И пробудем там недолго, - подошел, обнял нежно.
Ника уткнулась лицом в его белоснежную рубашку.
Зал сиял. Мерцал блеском натертых поверхностей, изысканных украшений, переливом пузырьков в бокалах, белозубыми улыбками. Приглушенный свет хрустальных люстр отражался в натертых до блеска туфлях ручной работы, искрил в чешуйчатых, украшенных стразами и пайетками вечерних платьях, бриллиантовых запонках и сережках. В воздухе разлилось удовлетворение от вкусной еды и дорогой выпивки, наслаждение жизнью переливалось через край. Отовсюду слышался смех, одобрительные возгласы и дружеские похлопывания по спинам. Сопровождением разговоров служила ненавязчивая живая музыка.
Влиться в атмосферу праздника не получилось, как Ника и предполагала. Раздражало все – от пафоса речей, до вычурности нарядов. Сама она была одета в «маленькое черное платье», обута в высокие глянцевые лодочки. Волосы собрала в высокую прическу, из косметики на лице – мазок туши да персиковый блеск на губах, что было ярким моветоном, если судить по лицам окружающих дам. Марк по обыкновению был в черном костюме и белоснежной рубашке без галстука. Одна рука его поглаживала Нику по спине, другая была небрежно сунута в карман брюк. Весь вид военного выражал ту самую небрежность, демонстрируя скуку, и только однажды мелькнувший заинтересованный взгляд дал понять Нике, что планы у Марка все-таки имеются.
Они кружили по залу, с кем-то знакомились, здоровались, заводили ничего не значащие беседы. Точнее было бы сказать – Марк заводил, Ника молчала. Отстраненно улыбалась и смотрела сквозь.
Веру отвезли на выходные загород к Надежде Ивановне, и хотя бы беспокойство о дочери не занимало Нику в тот вечер. Волнения итак хватало – не нравились ей липкие, любопытные взгляды, иногда откровенно завистливые, что Нику прямо-таки сшибало с ног. Навязчивое желание забраться на фуршетный стол и заорать во весь голос «идите все к черту, выродки, мать вашу» не давало покоя. Подзабытое чувство злости и какого-то внутреннего голода, почти выветрилось в сытой столице, но тогда накатило снова. Хотелось браниться, топать ногами и отпускать отнюдь не лестные эпитеты в адрес этих холеных, довольных, зажравшихся чинов. Элита – мысленно шипела Ника, - у одного едва пиджак на круглом брюхе сошелся, другой уже залил глаза по самое «не хочу» и его аккуратно вывели под белы рученьки проветриться и освежиться. А дамы-то! Хищные, зубастые, все как одна угловатые, с алчным, ищущим взглядом в водянистых глазах. Передернуться хотелось.