прикованы к Вере: во время движения самолета по земле, во время взлета, когда набирали
высоту. По тому, как вздымалась ее спина и иногда вырывающимся тихим всхлипам, я
понял, что она плачет. Потребовалось много усилий, чтобы не сломаться самому. Я хотел
смахнуть эти слезы поцелуем.
Но я ждал, пока она обнаружит меня.
Наконец-то, это случилось. Вера устраивалась в своем кресле и задела меня локтем.
Я никогда не улыбался так широко.
— Извините, — пробормотала она своим замечательным выразительным голосом, так и не оборачиваясь.
Я облизнул губы и глубоко вдохнул, прежде чем сказать. – И ты прости.
Ее тело напряглось. Она медленно повернула голову, и моя улыбка стала мягкой
при виде ее покрасневших глаз и следов слез под ними. Она выглядела невероятно
ошеломленной, как будто увидела призрака. Только я не был им; я был реальным.
Вместо того, чтобы дать ей письмо, я открылся и истолковал ей все тщательно для
нее, чтобы увидеть, что сделал все возможное. Больше всего я боялся, что мои чувства, моя любовь будут отвергнуты, и она не вернется обратно. Это было ее право сделать так, и все же я не желал ничего иного, как еще одного шанса.
Но Вера, такая щедрая, душевная, не отвергла меня. Она ответила мне любовью, любовью, которая, как она сказала, никогда не покидала ее.
Мы приземлились в Ванкувере и увидели ее мать и брата, Джоша, в аэропорту.
Естественно, они были удивлены мне, и я был удивлен видеть их — по крайней мере, ее
мать. Она казалась такой резкой и холодной по телефону, но все-таки она была там, ждала
возвращения своей дочери, шокированная тем, что неверный муж был рядом с ней. Если
бы взгляды могли убивать, я бы превратился в пепел тут же на полу аэропорта.
Это были нелегкие несколько дней. Я был рад, что упаковал то письмо в ручную
кладь, потому что оно помогало мне держаться. Ее мать и сестра с будущим шурином из
Англии, все, казалось, презирали меня, особенно когда поняли, что мы вернемся в
Мадрид. Как-то этот английский мудак отвел меня в сторону и спросил, почему я не могу
вернуться к своей жене и оставить такую молодую девушку, как Вера, в покое.
Я чуть не зарядил кулаком ему в лицо, но знал, что это не поможет нашей
ситуации. Мы с Верой привыкли глумиться над этим, и хотя она говорила, что ее не
заботило, что думала ее семья, я мог все еще видеть по тому, как она переживала, что все-
таки заботило. Даже притом, что этого стало меньше, когда мы встретились, потребность
в одобрении ее семьи все еще присутствовала.
Спасибо богу за Джоша, который был единственным умным, добрым и достойным
в ее семье. С его жутко черными волосами и татуировками, он был определенно одним из
тех людей, которых вы хотели осудить, прежде чем узнали бы их, но он был самым
большим сторонником Веры и единственным спасением для нашего краткого пребывания.
Однако это не было последним разом, когда мы видел их. Сразу после Рождества
мы вернулись, но на сей раз у нас было подкрепление — наши друзья Клаудия и Рикардо.
Мы приехали первым делом для того, чтобы Вера могла отправить свое заявление о
разрешении на работу, которое организовали в Лас Палабрас, но лыжная поездка в
Уистлер со всеми, включая Джоша, тоже не повредила. Неделя, осваивая склоны и
расслабляясь с друзьями и семьей, казалось, была именно тем, в чем мы нуждались.
Когда мы уехали, все еще было немного под вопросом, вернется ли Вера в
Ванкувер на свадьбу своей сестры в июле или нет. Я сказал ей, что поеду с ней, если она
решит лететь, если захочет это сделать со мной, и я поддержу ее, если не захочет. В итоге
она решила остаться в Испании, и я думаю, что взбесила этим свою семью снова. Было
также под вопросом, получит ли Вера фактически разрешение на работу через Лас
Палабрас. Но были и другие варианты, которыми она могла следовать, чтобы остаться и
работать в стране, и в итоге испанское правительство предоставило ей шесть месяцев для
работы в Лас Палабрас и повторное обращение снова, когда время закончится. Так или
иначе, она не должна была бы уезжать из Испании, если бы не захотела.
И все же, хоть она и лежит около меня, спя тихо под туманным покровом ночи, у
меня есть это беспокойное чувство, глубоко в моей груди. Это то, что гложило меня весь
месяц, больше, чем душная высокая температура в августе. Было такое чувство, что все
скоро изменится для нас.
Это частично моя ошибка, хотя я надеюсь, что изменение будет к лучшему. За
прошлые шесть месяцев мы приспособились к устойчивому и удобному установленному
порядку. Вера работает в Лас Палабрас с 9:00 до 14:00 большинство дней недели, и хотя
это — просто офисная работа, она, кажется, наслаждается нею. По вторникам вечером она
посещает уроки испанского. У нее есть свои друзья, Клаудия и Рикардо, плюс кое-кто еще
из программы и с ее новой работы. Хлоя Энн живет с Изабель, но я вижусь с ней по
средам и в субботу или воскресенье. Изабель холодна, но обходительна со мной, и ей
пришлось пообщаться с Верой всего несколько раз. Это неловко для всех — и всегда
таким будет — но пока так на данный момент.
Правда, для меня, вещи стали немного слишком застойными. Влюбленность в Веру
и возможность избежать несчастного брака открыли мой ум, мою душу до несметного
числа возможностей. Ресторанный бизнес был больше не для меня, и это не то, к чему
была моя страсть, таким образом, я продал его своему партнеру. То, что я действительно
хочу, должно вызвать у меня восхищение снова, то, что я имел, когда был моложе и верил, что мог сделать что-либо. Я хочу, чтобы что-то еще в моей жизни приносило мне
удовлетворение так же, как моя любовь к Вере и Хлое Энн.
Я действительно не думал, что это возможно, но после того, как папарацци
получили информацию о моем надвигающемся разводе и Вере, то я начал попросту
появляться в желтой прессе, мое лицо вернулось туда. С одной уродливой вещи родилось
многообещающее начало.
Несколько месяцев назад со мной связалась моя старая футбольная команда —
Атлетико Мадрид — и спросила, был ли у меня еще интерес к команде. То, что мне было
уже почти тридцать девять, и наличие травмы колена, похоже, не имело значения. Они не
хотели, чтобы я играл за них — они знали, что мое время вышло — но они
интересовались, мог ли я каким-то образом сотрудничать с клубом. Возможно, они
думали, что вновь приобретенное внимание ко мне может как-то помочь им, не знаю, но
вдруг я что-то стал значить для них.
Сначала это было несколько встреч, несколько бесед то тут, то там. С тренером, с
генеральным директором, с владельцем. Может быть, я хотел пожертвовать немного
денег, провести мероприятие, стать наставником. Они были полны идей сначала. Тогда
это привело к переговорам о дополнительной тренерской работе, которые в скором
времени прекратились.
Я старался не питать надежд, но, как и большинство вещей в жизни, они
прокрались. Я чувствовал острое разочарование, когда не получил известия от них, и
бедной Вере пришлось мириться с моей хандрой в течение нескольких дней подряд.
Это длилось до пятницы, пока мне не позвонил менеджер. Они хотели, чтобы я
встретился с ними за ланчем в кафе «Fioris» в понедельник, который именно сегодня, чтобы обсудить срочное дело.
Неудивительно, что я не могу спать. Мне очень хочется, чтобы это были просто
нервы, которые одолевают мной, что нет никакой реальной причины для того
предчувствия, что у меня есть.
Вера переворачивается в нашей постели, волосы рассыпаются вокруг ее лица, а
грудь почти открыта за счет тонких лямок ее топа. Ее кожа как белый шелк, усеянный
красочным искусством. Я действительно никогда не считал татуировки сексуальными, пока не встретил ее и не увидел, как они определяли ее, как показывали миллион историй, эмоций, выражений.
Ее глаза медленно открылись, и она смотрит на меня этим туманным, сонным
взглядом.
— Что ты делаешь? – спрашивает она тихо.
Я кладу письмо обратно в ящик. Я знаю, что она видела и раньше, как я читаю его.
Она никогда не спрашивала, что это, но полагаю, что Вера знает, что это что-то значит для
меня, и я восхищаюсь этим. Я бы с удовольствием показал ей письмо, но причина, по
которой я читаю его, могла бы расстроить ее. Она была немного нервной в последнее
время, как будто кто-то хотел нарушить ее планы, и я не хочу давать ей повод волноваться
о чем-нибудь еще.
Мои страхи, это всего лишь мои страхи. Она не должна взваливать их на себя.
— Я не мог уснуть, — отвечаю ей с улыбкой.
Затем встаю со стула и потягиваю руки высоко над головой. Ее глаза расширяются
оценивающе при виде меня. Я начал спать в обнаженном виде.
Она смотрит достаточно долго, затем спрашивает.
— Ты нервничаешь из-за завтрашнего дня?
Я киваю, делая небольшой вздох, и подхожу к кровати, забираясь обратно под
одеяло, которое состоит только из простыни теперь в эти жаркие ночи августа. Я кладу
голову на подушку и смотрю ей в глаза, убирая пряди шелковых волос за уши. Она
одаривает меня ободряющей улыбкой.
— Не беспокойся об этом. Я уверена, о чем бы они ни хотели с тобой поговорить, это что-то хорошее.
— Я надеюсь, что это так, – соглашаюсь с ней.
— Я знаю, что это так.
Улыбаюсь ей на это.
— Ты, кажется, знаешь очень много посреди ночи.
Она поднимает бровь.
— Разве ты не знаешь? В это время я на высоте. Хочешь, покажу тебе?
Я никогда не могу от такого отказаться. Ее веки становятся тяжелыми, полные
влажные губы полуоткрыты и находятся в ожидании. Этот намекающий на что-то
неприличное взгляд – все, что мне нужно, чтобы стать твердым.
Она наклоняется и нежно меня целует. Мой язык исследует ее рот лучшим
образом, медленно создавая между нами горячую потребность. В то время как моя рука
скользит к ее шее, притягивая ко мне, ее пальчики путешествуют от моей грубой щетины
на подбородке вниз к груди, накачанному торсу, и оборачиваются вокруг моего твердого
члена.
Я стону, закрыв глаза от ее сжатия, которое она делает рукой, и легкого