Алексей не стал ей возражать и спокойно, насколько хватало сил, попросил обещать ему возможность беспрепятственно видеться с доченькой. Немного успокоившись, Света разумно пообещала не чинить никаких препятствий. Вопрос, как они технически решат жилищную проблему, Алексей закрыл очень просто, сообщив, что он просто уедет жить к своим родителям. Они договорились сказать Леночке, что у папы много работы и он поэтому будет жить поближе к работе, но при этом часто приходить домой и весело проводить с ней время.
Воскресным вечером Алексей с чемоданом появился на пороге родительского дома. Мама пришла в ужас от сообщения Алеши, что они разошлись со Светой. Отец тоже был не в восторге. После первых бурных эмоций, они уже более спокойно обсудили ситуацию и пришли к выводу, что у их сына не было иного выхода. Отец был озабочен дальнейшей карьерой сына. Дело в том, что специальное учебное заведение, в котором учился Алексей, как правило, для легальной работы за рубежом готовило женатых ребят. Если Алексей разведется, его дальнейшая профессиональная судьба становилась не очень ясной. Конечно же, такие специалисты высочайшего класса, каких готовило Алешино училище, без работы не остаются, но обычно холостых, одиноких ребят направляют на самые трудные и опасные участки, такие как нелегальная жизнь за рубежом. Николай Львович хорошо это понимал и совершенно не хотел такой судьбы для сына.
Все эти опасения Алексей разделял, но, легкомысленно пообещав вновь жениться вскорости после развода, спросил, не возражают ли родители, если он поживет у них немного, а когда приведет в дом молодую невесту, то тогда и подумает о своей дальнейшей карьере. Улучив минутку, когда мама пошла приготовить ему постельное белье, Алексей попросил отца встретиться один на один где-нибудь в удобном месте, чтобы никто не мешал, если можно, не откладывая, прямо завтра. Отец понял по тону Алеши, что речь идет о чем-то даже более серьезном, чем развод. Они договорились встретиться возле отцовского института после работы и просто прогуляться, если позволит погода.
Прогуливаясь вдоль здания отцовского института, Алексей увидел выходящего из главного подъезда отца и отдающего ему честь часового. Алексей невольно залюбовался этой картиной. Отец был в адмиральской форме, часовой, молодцевато отдавший честь, был тоже в морской форме, и все это выглядело, с одной стороны, красиво и даже торжественно, а, с другой стороны, это ведь был его папа, такой близкий и родной.
Алексей волновался, потому что его ждал первый разговор, в котором он предстанет перед отцом в виде подвинувшегося умом сыночка, лепечущего совершеннейшую чушь про мультивселенные. Он должен был убедить отца, что он действительно обладает информацией, полученной им за двадцатилетний период будущей жизни, и что это никакая не фантастика и не бред сумасшедшего, но чистейшая реальность. Он надеялся на здравомыслие Николая Львовича, которым тот, несомненно, обладал, и на неотразимость тех доказательств реальности происшедшего, которые Алеша планировал представить отцу. Это и предсказание некоторых событий в мире и в стране, которые должны произойти в недалеком будущем и о которых никто не мог знать заранее. Но ещё существовал самый главный козырь, который, с одной стороны, явился бы неоспоримым доказательством вменяемости Алексея, а с другой стороны, несомненно, сильно бы огорчил отца. Информация о любовной связи Николая Львовича и возможных последствиях этой связи, необъяснимо для отца имевшаяся у Алексея, должна была сыграть решающую роль в доказательствах реальности Алёшиной фантастической истории.
Алексей мучился вопросом, насколько этично и гуманно раскрывать отцу эту информацию, но решил, что положительные стороны раскрытия этой информации перевешивают отрицательные.
Они решили, что не пойдут ни в какой ресторан или кафе, поскольку Алексей настаивал на серьезности и конфиденциальности разговора. Было прохладно, и отец предложил вернуться в институт, в его кабинет, где обеспечены все необходимые условия для приватной беседы за чаем.
Первые минут сорок разговора были не диалогом, а монологом Алексея. Николай Львович не проронил ни слова и совершенно остолбенело смотрел на сына.