Мне нужно причинить ей боль. Я хочу разбить ее сердце.
Я тихо продолжаю:
— Вы можете забыть о нем… потому что он позабыл о вас давным-давно. И я не склонна к ненависти, но я ненавижу вас и вашего мужа одинаково. Если в мире есть какая-то справедливость, то его папочка будет разгребать дерьмо в аду. Вы не его семья. Вы никто. Я его семья.
Я останавливаюсь, чтобы хорошо взглянуть на эту женщину. Эту ужасную, ужасную женщину. Я говорю ей:
— Никогда больше сюда не возвращайтесь, Грейс.
Затем я поворачиваюсь и направляюсь обратно в свою квартиру. Оказавшись внутри, я облокачиваюсь спиной об дверь, накрываю лицо руками и плачу.
Из моего горла вырываются рыдания, и мое сердце снова разбивается.
Возвращайся домой, Эш.
***
Боже, виски на вкус как дерьмо.
Морщась, когда делаю еще один глоток, я действительно не понимаю, как он пил это дерьмо почти каждый день своей взрослой жизни.
Сидя на могиле моего отца, смотря на нее, словно она принесет мне ответы на вопросы, которые я не знаю, как спросить, я думаю, может ли он видеть меня прямо сейчас.
Мой отец мертв из-за меня.
Я убил его, не моргнув и глазом.
Он был плохим человеком.
Это случилось через пару месяцев, после того, как я ушёл из адской дыры под названием дом детства. Я прятался у соседнего дома, который был ближе к моему старому. Я думаю, вы могли бы сказать, что мне было любопытно увидеть, как они без меня. По секрету, я хотел, чтобы им было плохо. Я хотел, чтобы папа понял, что я не был худшим в его жизни.
Он сам испортил свою жизнь.
Я перебрался через калитку, заглянул через кухонное окно и замер от вида, открывшегося перед глазами.
Он орал на маму. Она выглядела так, как обычно я выглядел. Вся в синяках. Это был, очевидно, не первый раз, когда он избил ее с тех пор, как я ушел
Мой гнев вскипел в ярость, и не в состоянии остановить себя, я обошел дом до черного входа, а затем ворвался в кухню. Я взял рукоятку десятидюймового ножа, оторвал своего отца от моей едва ли в сознании матери и завел руку назад перед тем, как воткнуть нож в его живот. Я толкнул этот нож так глубоко, как только мог.
Это заняло больше времени, чем я рассчитывал, но я получил удовольствие, наблюдая, как он булькал и боролся за вдох. Я увидел именно тот момент, когда свет утекал из его глаз.
Неуверенный, что делать дальше, я позвонил Илье. Он сказал мне, что позаботится об этом, и велел идти прямо домой.
Моя мама попыталась обнять меня, но я оттолкнул ее. Я сказал ей, что кто-то будет здесь скоро, чтобы очистить все, и ей нужно позаботиться о себе. С единственным кивком, я оставил мою мать с телом моего мертвого отца и никогда не оборачивался.
Илья пришел домой позже, чем обычно, тем вечером и пошел прямо в мою комнату. Он взял сумку, полную окровавленных вещей, которую я держал в одной руке, и осмотрел мое лицо. Как раз перед тем, как собирался уходить, он сказал мне со своим сильным акцентом:
— Оказывается, твоя мама пырнула его ножом в целях самозащиты. Ей повезло, что она жива, сынок. — Кладя руку на мое плечо, он сказал: — Ты поступил правильно, Ашер. Она нуждалась в тебе, и ты пришел к ней. Ты как архангел Михаил. Защитник. Я рад, что ты часть нашей семьи.
Семья.
У меня она есть.
Приходя к прозрению, я говорю своему отцу:
— Я не такой, как ты.
Я должен вернуться домой. Мне нужно увидеть мою девочку. Я как-то должен исправить то, что натворил.
Но перед этим мне нужно кое-что сделать.
Глава двадцать пятая
Грейс
Я стучу во входную дверь, и сотни воспоминаний разом всплывают в голове.
Прошло так много времени. Я проводил большую часть своих летних каникул здесь.
Дверь открывается, и низкая, пухленькая женщина спрашивает:
— Могу я помочь тебе, сынок?
Куда ниже, чем я помню, это точно. Она в очках с толстыми стеклами, за которыми я вижу ее зеленые глаза. Ее волосы завязаны в аккуратный пучок на затылке. Улыбаясь при звуке ее голоса, я говорю ей:
— Да, тетя Фейт, ты можешь мне помочь.
Она драматично вздыхает и держится за дверную раму для поддержки. Подходит ближе и шепчет:
— Ашер, малыш? Это ты?
— Да, я, — отвечаю, посмеиваясь над ее драматизмом.
Она моргает. Один, два, три раза.
Затем визжит и прыгает вверх-вниз, ее пухлое тело трясется с каждым прыжком. Она кричит:
— О, милостивый Иисус! О, божечки мои! Я молилась и молилась, и молилась за тебя, малыш.
Она прыгает в мои объятия, и, широко улыбаясь, я крепко обнимаю ее. Я скучал по своей тете. Немного подаваясь назад, она кладет руки на мои предплечья и говорит: