Питер. А коли пахать бы нам в Калифорнии, так мы бы в бороздах самородки находили!..
Симеон. Калифорния – она, почитай, на другом конце земли. Почти. Прикинуть надо…
Питер (после паузы). Да и мне тяжело бросать все, что мы нашим потом заработали.
Пауза. Из окна столовой высовывается Ибен и слушает.
Симеон. Ага. (Пауза.) А может… А может, он помрет скоро.
Питер (с сомнением). Может.
Симеон. А почем нам знать, может, он и сейчас помер.
Питер. А попробуй докажи…
Симеон. Два месяца, как сгинул, и ни слуху ни духу.
Питер. В такой же вечер, вроде этого, пропал, пока мы в поле были. Запрёг телегу и ходу на запад. Ни на что это не похоже. С тех пор, как он женился на мамаше Ибена, он тридцать лет, а то и больше, с фермы ни ногой, кроме как в село. (После паузы, проницательно.) Сдается мне, можно добиться, чтобы суд объявил его тронутым.
Симеон. Больно уж он их всех надувал. Всех облапошил. Не поверят, будто он тронутый. (Пауза.) Ждать нам надо, пока не закопают его.
Ибен (с сардоническим смешком). Чти отца твоего!
Они испуганно поворачиваются и тупо смотрят на него. Он ухмыляется, а затем злобно оскаливается.
Я молюсь, чтобы он помер.
Они смотрят на него. Он небрежно продолжает.
Ужин готов.
Симеон и Питер (вместе). Ага.
Ибен (смотрит на небо). А красиво солнце заходит!
Симеон и Питер (вместе). Ага. Золото на Западе.
Ибен. Ага. (Показывает.) То бишь на том пастбище, что на холме?
Симеон и Питер (вместе). В Калифорнии!
Ибен. А? (Секунду равнодушно смотрит на них, затем протяжно говорит.) Нну – ужин стынет. (Поворачивается к кухне.)
Симеон (ошеломлен – чмокает губами). А и оголодал же я!
Питер (принюхивается). Грудинкой пахнет!
Симеон (с предвкушением). Грудинка – это здорово!
Питер (тем же тоном). Грудинка – это грудинка!
Поворачиваются плечом к плечу, торопясь к ужину, толкаются и трутся друг о друга, похожие на добродушных быков. Скрываются за правым углом, и слышно, как они входят в дверь.
Сцена вторая
Небо поблекло. Смеркается. Теперь видна внутренность кухни. Посередине – сосновый стол, в правом заднем углу – кухонная плита, четыре грубых деревянных стула, на столе – сальная свеча. На середине задней стены висит рекламный плакат, на котором изображено судно с развернутыми парусами и крупными буквами написано: «КАЛИФОРНИЯ». На гвоздях развешена кухонная посуда. Все опрятно и в порядке, но чувствуется атмосфера, скорее, походной кухни, а не жилого дома. Стол накрыт на троих. Ибен снимает с плиты грудинку и вареную картошку и ставит на стол, а затем – каравай хлеба и кувшин с водой. Вваливаются Симеон и Питер и, ни слова не говоря, бухаются на стулья. Ибен тоже садится. Какое-то время все трое едят молча, двое старших – со скотской непринужденностью, Ибен же – вяло, без аппетита, смотря на братьев со снисходительной неприязнью.
Симеон (внезапно поворачивается к Ибену). Слышь-ка! Не след бы тебе такое говорить.
Питер. Грех.
Ибен. Чевой-то?
Симеон. Ты молился, чтобы он помер.
Ибен. Нну – а вы-то не молитесь?
Пауза.
Питер. Он нам отец.
Ибен (свирепо). А мне – не отец!
Симеон (сухо). Другому ты бы сказать этакое про свою мамашу не позволил! Ха! (Издает один отрывистый саркастический смешок.)
Питер (ухмыляется).
Ибен (очень бледен). Я не про то… Я не его… Я на его не похожий… Он – не я…
Питер (сухо). Доживи-ка до его годов!
Ибен (напряженно). Я в маманю – кажной каплей крови.
Пауза. Они смотрят на него с равнодушным любопытством.
Питер (вспоминая). Она ко мне с Симом добрая была. Добрую мачеху редко встретишь.
Симеон. Она ко всем добрая была.
Ибен (крайне растроганный, встает и неуклюже кланяется каждому. Говорит, запинаясь). Большое вам спасибо. Я ейный. Ейный наследник. (Садится смущенный.)
Питер (после паузы, тоном приговора). Она даже к нему добрая была.
Ибен (свирепо). А он за это ее убил.
Симеон (после паузы). Никто никого не убивает. Не кто-то убивает, а что-то. Вот в чем соль.
Ибен. А не заставлял он маманю работать до смерти?
Питер. Он и сам работал до смерти. Он и Сима, и меня, и тебя заставил работать до смерти, только никто из нас не помер – пока.
Симеон. Что-то его гонит… и нас…