По крайней мере, он не пытается сказать мне, что все будет хорошо. Или мой личный фаворит, произнесенный миллионом и одним доброжелателем: — План есть, — я должна довериться плану , и все получится, как будто какой-то божественный кукловод принимает решения относительно траектории каждой жизни на этой планете.
Действительно трудно увидеть план, когда плохие вещи продолжают происходить. Либо вокруг ничего и никого нет, либо люди, которых я люблю, недостаточно важны, чтобы их спасти. Ни мама, ни папа, ни Тейни…
Мы с Деваном оба подпрыгиваем, когда его телефон вибрирует. Мое сердце ударяется о ребра с такой силой, что они треснут. Один взгляд на экран, и он наконец вырывается.
— Позволь мне сказать это. Это Эшкрофт, — бормочет он.
Я ожидаю звонка по поводу недавнего убийства. Эшкрофту понадобится отчет, и завтра нам придется провести пресс-конференцию. Я вытираю лицо. Мы должны были поговорить и с Хендерсоном…
— Ты справишься одна? — Деван еще не ответил и не встал. Его темные глаза ищут мои.
— Один из нас должен делать свою работу, — говорю я ему. — Пожалуйста, иди. Это наше дело, и я не хочу, чтобы кто-то еще вмешивался и мешал нашему прогрессу. Кого бы мы ни искали, к кому бы мы ни приближались… они пытались убить Тейни. Сделай это для нее, — мои глаза горят, но слезы не текут и не приносят мне облегчения. — Мне нужна минутка.
Деван смотрит еще секунду и наконец кивает в знак согласия. — Конечно.
Мы оба знаем, о чем я на самом деле прошу. Мне никогда не приходилось умолять Девана оставить меня в покое. До настоящего времени.
Он смотрит на меня так, будто боится оставить меня, как будто я могу сделать что-нибудь безумное, когда никто не смотрит. Я зашла так далеко, хочу заверить его. Я дошла до этого момента в своей жизни, сколько бы темных импульсов и мыслей из бездны ни атаковало меня в любой момент. Я буду в порядке. Со мной все будет в порядке.
Онемение внутри означает, что со мной все будет в порядке.
Деван нажимает на экран, чтобы ответить, и немедленно выходит из зала ожидания, чтобы поговорить с капитаном Эшкрофтом в более приватном месте.
Менее чем за полсекунды Габриэль падает на только что освободившееся место, появляясь в тот момент, когда Деван скрывается из виду. Я моргаю, глядя на него.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я свинцовым тоном.
— Разве это не очевидно?
Он подъезжает достаточно близко, чтобы оказаться там, если я приглашу приглашение, но с достаточным пространством, чтобы я не чувствовала себя задушенной.
— Какие новости? — спрашивает он.
— Пока ничего. Они все еще над ней работают. Я продолжаю готовиться к приходу хирурга.
— У нее было для тебя сообщение? — Габриэль толкает, не любезно. — Она хотела с тобой о чем-то поговорить?
— Да, она это сделала, — его голос успокаивает острые углы, а не онемение, и я расслабляюсь по отношению к нему на несколько дюймов. — Она сказала мне не возвращаться в клуб.
Я не смотрю на него.
Горечь поднимается внутри меня, как желчь, и обжигает все, к чему прикасается.
— Ты имеешь в виду «Бархатное Подземелье».
— Точно.
Не знаю, почему я не очень удивлена, увидев здесь Габриэля. Я качаюсь на краю жесткого пластикового сиденья, пока мои ноги не прижимаются к полу. Готовлюсь к воспоминаниям, которые всегда захватывают меня, когда происходит потеря такого калибра, такого масштаба.
Он издает какой-то звук в глубине своего горла, и когда я сосредотачиваюсь на нем с периферии, он смотрит на стену впереди. Пока он не заметит мое внимание и не повернется ко мне.
— Лейла… я не знаю, что я могу сказать, чтобы ты почувствовала себя лучше, — он одаривает меня кривоватой улыбкой, которую он не имел в виду. — Я знаю, как угрожать и убивать. Поддерживать? Этого нет в моем резюме.
— Я такая же.
Бессознательно я придвигаюсь ближе к нему, как будто тепло его тела растопит мой озноб и снова соберет мои раздробленные кусочки в связную картину.
Он старается не прикасаться ко мне. Сейчас он ничего не говорит, и его молчание утешает. От меня не ждут, что я заполню пустоту словами. Только приятное общение, пока Габриэль смотрит вперед, на пустую серую стену, а остальные люди здесь занимаются своими делами. Смерть — это их работа, такая же, как и моя, за исключением того, что им поручено сдерживать ее, а мне поручено найти виновника.
Однако вместо воспоминаний или того, чтобы поддаться спирали, которую жаждет моя психика, я ослабляю бдительность и прислоняюсь к нему. Потому что его присутствие здесь, что бы я ни говорила себе, действительно что-то значит.
Тепло его тела проникает в меня, и я использую его, чтобы согреть свое.
Стены, которые я держала между нами, ничего не сделали, кроме как помогли мне оставаться в безопасности. Помогали мне быть на шаг впереди от еще большего горя, потому что, когда вы впускаете людей, они покидают вас. Это так просто. Смерть рано или поздно забирает каждого, но для людей в моей жизни, друзей или семьи, смерть приходит гораздо раньше.
Габриэль становится единственным, что я чувствую и знаю, пока жду. Якорь жизни, когда я просто хочу… уплыть.
— Тебе не обязательно здесь оставаться, — наконец удается сказать мне. — Я уверена, что у тебя есть места, где можно побывать, и люди, которых можно убить.
— Я там, где хочу быть, — отвечает он.
Я издала дрожащий смешок, прежде чем спросить: — Что такого в больницах, что делает их такими чертовски ужасными?
Так странно наблюдать, как он поворачивается ко мне, физически видеть изменения в нем, когда он снимает свою броню. Его плечи чуть-чуть сдвигаются вперед, мышцы расслабляются, и холодная дымка его нейтрального выражения лица начинает таять, когда он балансирует локтями на коленях.
Он до сих пор не прикоснулся ко мне.
— Вот как тяжело они борются с неизбежным. Иллюзия, что есть какой-то контроль над тем, что происходит.
— Мой отец был эмоционально жестоким засранцем, когда пил, — рассказать эту историю не так сложно, как я всегда представляла. Хуже всего то, что я наполовину задаюсь вопросом, что Габриэль подумает обо мне, когда я это выложу. — Он ни разу и пальцем меня не тронул, после того, что случилось с мамой, но… времена были тяжелые. И он уже никогда не был прежним, когда моя мама покончила с собой. Я не виню его. Кто сможет вернуться после такого? Тем более, что ее разум раскололся после изнасилования.
Габриэль напрягается при этих словах.
И все же, продолжая рассказ, мы оба расслабляемся, хотя напряжение так и не утихает полностью.
Отвлечение.
Вот и все.
— Он не был плохим парнем, по-своему. Теперь я думаю, что папа знал, что что-то не так в ту ночь, когда его убили. Он не хотел, чтобы я в это вмешивалась, и заставил меня сосчитать до ста, пока я ждала его возвращения. Сказал мне оставаться на месте, и он меня найдет. Сто превратилось в две, затем в три. В конце концов я не подчинилась ему, пошла в магазин и… нашла его.