— Помнишь, я говорила тебе, что Ивуар для меня a place of smiling peace, Мотек?
Он покачал головой.
— Это ты не мне говорила, Клод.
— О-о! — она чувствует себя пристыженной и поднимает глаза на Филиппа, словно просит у него помощи: ведь это она сказала ему, а не Сержу.
Филипп кивает:
— Да, Клод, — но это не спасает положения, и Клод вынуждена повторить при Серже историю деревни Ивуар и объяснить, почему для нее Ивуар a place of smiling peace.
Серж улыбается, кивает и говорит:
— Я отлично это понимаю, Клод. Когда ты рассказывала это Филиппу, светило солнце, и отсюда было видно все — и озеро, и дома, и корабли, и цветы. Я ничего не вижу, но так даже лучше: я все могу мысленно представить себе. Во всей красе!
На ужин в «Старинный приют» они приходят нарядные, как об этом просил Серж. Он в своем любимом смокинге, а Клод, от которой пахнет «In Love again», в вечернем платье из синего шелка. Она помогает им обоим повязать галстуки, а после ужина — им опять подают озерного гольца, пойманного за несколько часов до этого, а потом они спускаются в холл, где в камине горят сухие дрова. Они усаживаются перед камином, и Филипп первым начинает разговор:
— Знаешь, Серж, теперь, после уймы дел, которые вы с Клод переделали, неплохо было бы нам троим отдохнуть пару недель — у меня на примете есть одно дивное местечко. Не такое волшебное, как это, но тоже очень хорошее. Оно называется Рокетт-сюр-Сиань, это в получасе езды на машине от Канн…
Он рассказывает о сложенном из камня доме, о большом участке, о холме с высоким кипарисом.
— Давайте пробудем еще два дня здесь, а потом слетаем в Ниццу, возьмем там напрокат машину и поедем в Рокетт-сюр-Сиань!
Филипп продолжает нахваливать красоты природы Лазурного берега и при этом, как и они оба, не сводит глаз с пляшущих язычков пламени, а потом Серж говорит, что да, действительно, это прекрасная идея отдохнуть недели три в доме Филиппа!
Около одиннадцати они поднимаются из-за стола, Клод с Филиппом желают Сержу заснуть покрепче в день своего рождения. Он уходит первым, и, глядя ему в спину, Клод тихонько спрашивает Филиппа:
— Мне так неловко… за то, что произошло в башне… Думаешь, он очень обиделся?
— Наверняка, нет, — говорит он. — Он знает, что тебе и в голову не придет обидеть его, ведь ты просто оговорилась, перепутала, с кем это не бывает?
На другой день туман немного рассеялся, и после торжественного завтрака, во время которого новорожденного нежно обнимали, лобызали и поздравляли, все вместе снова пошли погулять по Ивуару. Небо посветлело, и когда они подошли к замку, сквозь облака уже пробивались лучи солнца. На больших лужайках они видят скульптуры современных мастеров, а когда солнце снова затягивают тучи, старые крепостные стены, вписавшиеся в контуры темных туч, начинают кружиться перед ними в причудливом танце. Хорошо, что они и сегодня прихватили пальто и плащи, потому что стало еще холоднее, чем накануне, и в верхней части деревни, где проходит дорога «восток-запад», имевшая некогда столь важное военное значение, что за нее в этом небольшом селении на протяжении нескольких веков множество раз жестоко воевали, — они совсем замерзли и сочли за лучшее поскорее вернуться в отель месье Жакье.
Они проспали почти до самого вечера; на шесть часов они заказали ужин, и поэтому Клод с Филиппом чуть раньше спустились в зал ресторана, чтобы на столе перед камином разложить подарки.
В лавке серебряных дел мастера на улице дю Солель-Левант они купили замечательный ханукальный подсвечник. Его восемь ветвей и укороченная девятая посредине искусно изукрашены, он сделан из старого, местами покрытого патиной серебра, и когда свечи зажжены, от меноры исходит мягкий благостный свет. Давид Левин дал им сертификат к этой ханукальной меноре, которую зажигают на «празднике света», соответствующем христианскому Рождеству. Из этого сертификата следует, что светильник был отлит в 1859 году и находился в собственности сефардской общины в Алжире. Давид Левин сказал им, чтобы они не покупали свечей для этого светильника, это должен сделать сам Серж, а прежде чем он затеплит их, он должен прочесть молитву.