— А если они своего добились или добьются, и совершенный «пылесос» уже создан, и Филипп действительно никаких частиц больше не найдет, какая его тогда ждет судьба? — спросила Клод.
В этот момент зазвонил телефон.
Филипп попросил Клод снять трубку. Дрожащим голосом она проговорила:
— Слушаю…
Тучи над озером стали совсем черными. На улицах города зажглись все фонари.
— Кто?.. — переспросила Клод. — Кто?.. — и опустилась в кресло. — Да, да, конечно… Пожалуйста, пусть он поднимется к нам в номер.
Она не успела сразу положить трубку, которая дважды выскальзывала у нее из руки.
— Что такое? Что с тобой, Клод? Кто к нам идет?
— Серж, — сказала она.
22
В этот момент раздался стук.
— Войдите! — воскликнул Филипп. Клод, поднявшись с места, стоит, не шелохнувшись, между двумя мужчинами.
Дверь открывается, и в номер входит Серж Молерон. Он в помятом черном костюме, черной рубашке и покрытых пылью черных туфлях. Вид у него жалкий. Лицо нездорового желто-серого цвета, щеки запали, в зеленых глазах неописуемая усталость, густые волосы свалялись. Нижняя губа подрагивает.
Он смотрит на них троих и не произносит ни слова. Они тоже смотрят на него и ни о чем не спрашивают.
Первой не выдержала Клод.
— Серж!
Она бросается к нему и обнимает его так бурно, что он чуть не падает. Она крепко прижимается к нему, нагибает его голову, и покрывает поцелуями его губы, щеки, лоб и глаза. Она с такой силой вцепилась в его пиджак и рубашку, что верхние пуговицы рубашки отлетели.
— Мотек! — восклицает она и начинает громко всхлипывать. — О, Мотек, Мотек! — она держит его голову в своих ладонях и продолжает целовать его, целует и плачет, плачет и смеется, и целует, целует его. — Мотек! Ты снова с нами! Ты снова с нами!
Филипп, подойдя к ним, думает о том, что это для Клод момент полного счастья и безграничного отчаяния. Она счастлива, потому что Серж вернулся, и насмерть перепугана тем, что услышала от них с Максом. Два чувства словно слились в состоянии счастливого отчаяния.
Наконец, она отпускает Сержа. Его обнимает Филипп, которому сразу становится ясно, до чего тот устал — он держится буквально из последних сил. На глазах у Сержа появляются слезы, когда он тихо, едва слышно произносит:
— Филипп, друг мой…
Макс Меллер направляется к двери.
— Я помешал вашей беседе, месье! — выдавливает из себя Серж. — Пожалуйста, извините меня! Я позвонил тебе домой, Клод, и когда никто не ответил, попытал счастья в «Бо Риваже», и администратор сказал мне, что вы здесь, наверху, в номере… Я не мог больше ждать ни минуты, мне так захотелось увидеть вас всех сразу, немедленно, и я поднялся к вам… Извините меня, месье, — сказал он по-французски. — Если вам нужно поговорить, я подожду внизу, в холле…
— Что вы, к чему это! — возразил Макс Меллер, пожимая ему руку. — Меня зовут Макс Меллер. Я старинный приятель Филиппа. Я много слышал о вас, месье Молерон. Я, разумеется, сейчас оставлю вас и перейду в свой номер.
— Нет, нет, нет! — Серж пытается удержать Меллера. — Ни в коем случае, месье Меллер! Это я уйду! Меня здесь никто не ждал…
Макс усадил высокого, крепкого мужчину в кресло, будто перед ним был ребенок.
— Вы так долго отсутствовали, — сказал он. — Мне все известно. И вот вы вернулись. Видите, как они оба счастливы вашему возвращению. До встречи! — и он идет к двери.
— Спасибо, Макс, — говорит ему вслед Клод.
Дверь за ним захлопывается.
Клод садится рядом с Сержем на диван, гладит его руки, плечи и говорит, чуть ли не задыхаясь, как раньше:
— Мотек! Мотек! Я так тебя искала… Боже мой, как же я тебя искала… повсюду… Один из наших друзей из «Оджи» сказал, что видел тебя в Риме… ну, я и полетела сразу в Рим и искала тебя там… повсюду… столько времени. Мы не можем без тебя, Мотек, это невозможно!
— Поэтому я и вернулся, — говорит Серж. — Потому что и я не могу обойтись без вас. Я попытался тогда, в Ивуаре, уйти… как самонадеянный дурак…
— Перестань ругать себя! — с чувством произносит Филипп. — Нам про тебя все понятно, — он улыбается. — Мы тебя понимаем, но не советуем еще раз с нами такие шутки шутить!
— Да, мы понимаем тебя, — поддерживает Филиппа Клод. — Да, но как же нам быть? Мы ничем тебя не обижали и не обидим, Мотек, — никогда, слышишь! Веришь ты нам или нет?