2
Не скоро, а настало время, когда все уже было испробовано, и медицину, наконец, оставили в покое. Ульяна даже обрадовалась этому. Словно оправдываясь, она рассказывала изредка заглядывавшим женщинам, какие муки ей довелось претерпеть в линейной больнице и как она теперь довольна хоть тем, что ее никто не колет, не тормошит, не тревожит. Уверяла даже, что пока не поднимают, не переворачивают, почти ничего не болит.
Только порой, чувствуя надвигавшуюся непогоду, ее худое, потемневшее, а все еще красивое лицо бледнело от разлившейся по телу боли. На лбу мелким зернистым бисером проступал пот.
Но и неистовую летнюю грозу с ливнем, и затяжную зимнюю пургу сносила терпеливо, без плача и жалоб. Лишь иногда в глазах застаивались непролитые слезы. Дыша часто и тяжко, с трудом выталкивая из обессиленной груди будто сгустевший воздух, она тогда шевелила бескровными губами и мысленно твердила: «Ничего, ничего, Ульяна, потерпи еще немного: ну какие-нибудь полгодика или год… Или даже годика два, три… Аленка хоть семилетку закончит!..»
Громыхали над 377 километром шальные майские, грозы, выдергивал из шпал костыли лютый декабрьский мороз, наметало сугробы под самую крышу будки в феврале… А Уля лежала по-прежнему, только ме́ста занимала на койке все меньше, да все меньше черты ее лица говорили о былой красоте: все больше напоминали они изможденных иконописных аскетов с древних гравюр — с лицами иссушенными и темными, как ивовая кора. Из длинноногой угловатой девчонки дочь ее незаметно вымахала в рослую и видную девушку-подростка, ходившую уже в восьмой класс. С каждым годом все заметнее менялась, будто таяла на глазах, Уля. А в самое тяжкое ненастье — когда несносной свинцовой тяжестью вновь наваливалась боль и противно закладывало уши — она по-прежнему самоотрешенно твердила, порой, как молитву: «Ну, ну, Ульяна, не оплошай под конец! Теперь уж и вовсе совсем малость осталось дотерпеть: наверное до той весны… Или до той осени… Вот тогда б нашей Аленке было полных пятнадцать!..»
И еще она изо всех сил старалась, чтоб без ее согласия и одобрения, — хотя бы молчаливого, порой даже мнимого — ничего в семье не решалось. Уже совсем неподвижная, она ревниво пыталась сохранить за собой все права хозяйки дома. Поступала Уля так отнюдь не из каприза, вовсе не из самолюбия или болезненного эгоизма. Нет! Она искренне считала, что без ее заботливого внимания «все пойдет прахом и им (дочери и мужу) сразу станет хуже». Сама того не сознавая, Уля безошибочно ощущала — пока ей удается быть или лишь казаться как бы сопричастной к делам и заботам семьи — она в пределах жизни. И она инстинктивно стремилась так или иначе эту благотворную для нее сопричастность сохранять во что бы то ни стало!
Она до подробностей знала, что и сколько Аленке задали на дом, спрашивали ли на уроках, какие дела вершили школьные комсомольцы на своем собрании, ревниво изучала ее дневники классных занятий, допытывалась, какие слова сказал ей Виталик Пряслов, когда они были у крыльца, и дочь звонко расхохоталась… Даже скромным Аленкиным гардеробом всецело распоряжалась только мать. Достанет, например, Алена из шифоньера свою последнюю обновку и, надев платье, начнет вертеться перед зеркалом. Ульяна удовлетворенно улыбнется, в меру полюбуется молчком на девичью стать дочери, а потом непременно строго спросит:
— Это зачем же ты снова голубое вынула?
— Зачем, зачем… А в чем просто вечером походить? — нервничает Алена.
Она-то отлично знает: «зачем»! Но не сообщать же было матери, как восхищался ею Виталик в этом ладном платье на недавней школьной постановке. Правда, он по-мальчишески неуклюже превозносил лишь цвет «электрик», говорил, что он напоминает лунную ночь; и на все лады хвалил покрой или, как он выражался: фасон. Но она маленькая что ли?
— Ты далеко ль собралась?
— Да я… Да мы с Виталиком до разъездовской читалки только дойдем! Ведь нам вместе отчитываться скоро за сектор пионерработы… Так мы хоть их журналы пролистнем!.. Нельзя что ли мне из будки этой, противной, выйти?
— Не в том дело, что я вроде против прогулки или сектора этого, пионерского… Конечно, пройдись по воздуху, покуда погодка держится… Но уж больно это голубое получилось сильно приталенное! А ты еще покуда не невеста, а школьница! Наскучила тебе форма — так это скинь, а надень вишневое, покуда вовсе из Него не выросла.