— На гулянку! Точно не знает сама, куда я иду…
Петр хлопал дверью и уходил. А Уля покорно вздыхала и долго дрожащей рукой отирала с глаз слезы. На сердце у нее становилось еще тяжелее и от жалости к Алене, к себе: из сгустившейся темноты вдруг возникала прежде невидимая глухая стена, медленно на нее надвигалась, росла, а ее Петя — был по ту сторону…
6
Когда училась Уля — на разъезде была семилетка без параллельных классов, да и та едва размещалась в длинном брусчатом бараке, прозванном ребятами «конюшней». Потом на разъезде построили школу-десятилетку. В ее светлом двухэтажном здании, в левом крыле, даже оборудовали небольшой интернат. Но и детворы школьного возраста кругом так поприбавилось, что мест в интернате не хватало даже тем, кто жил далеко. А три километра на линии — считалось сущим пустяком! И потому Алена как ходила в первый класс вместе с Виталиком, так и продолжала ходить с ним в девятый. С той лишь разницей, что теперь Виталий не водил ее за ручку, да занимались они уже третий год во вторую смену, нередко даже весной возвращаясь «по-темному».
В девятом, особенно зимой, Аленка частенько задерживалась на всевозможных кружках и собраниях. Но, если приходила раньше отца, все равно тут же начинала выкладывать матери самые последние новости. И, слушая ее, Уля по-прежнему испытывала чувство живой причастности к любым радостям и огорчениям дочери. Но теперь она, улучив паузу в ее тараторении, иной раз даже для себя невзначай спрашивала:
— Отца не видела?
— Видела…
— Что он делает?
— А ничего, — вспыхивала Алена. — Наверное, как сошлись они еще при вечернем обходе на границах своих участков, так по сю пору и стоят: друг другу фонариками присвечивают и никак накалякаться не могут! Ни с морозом, ни с людьми не считаются! Хоть бы уж фонари свои затушили, право… Идем с Виталиком из школы, всегда говорим, шутим, смеемся и обязательно испортят настроение эти — два фонаря в ночи…
«Большая стала, уж все-все понимает, — глядя на сердито раздувающую ноздри Аленку, спохватывалась Уля. — Не надо бы, наверное, снова ее про это спрашивать, да совсем нечаянно с языка сорвалось! И с другой стороны, что ж это будет за порядок в доме, если не сметь у дочери про отца спросить?!.»
Уля всемерно оберегала Алену от какого-либо втягивания, даже нечаянного, во вражду с отцом. Ни разу на него не жаловалась, не осуждала в разговорах и была всегда рада лишний раз убедиться, что та его любит по-прежнему. «Матери у нее… почти нет, — самоотрешенно думала она, — да еще и отца лишить — рассорить с ним! Нет уж такому во веки веков не бывать!»
Но Алена и без материнского наущения твердо заняла собственную позицию, да так решительно осуждала теперь отца, что Уле порой становилось просто страшно, и она потом часами бесплодно ломала голову над тем, как бы ей примирить уже, кажется, непримиримое.
Алена после очередной вспышки возмущения отцом и «Маришкой» быстро отходила и, вспомнив что-либо недосказанное, веселое, опять беззаботно тараторила и заразительно смеялась. А Уля, невольно преувеличив силу дочернего взрыва, испуганно хваталась дрожащей рукой за сердце, всякий раз казня себя в душе, что, вроде, сама же и наталкивает на это свою запальчивую девчонку, так горячо вступающуюся за мать.
Она не знала и не думала о том, что об этих «двух фонарях в ночи» знали и толковали по всей линии и жалели, кто ее, а кто Петра и Марину; но и те и другие одинаково дивились на такую затяжную неуемную позднюю любовь. Жили б себе, не тревожа мать и дочь, да поживали поскромнее и поумнее, поджидая иное время, он бы потихоньку похаживал к ней зоревать и тогда, конечно, — глубокомысленно философствовали некоторые — меньше б люди дивились да судачили и, — народ не без понятия! — никто б на них, как теперь, не показывал пальцем, не бросил первым камня! А то сойдутся и стоят друг против дружки со своими фонариками, точно юные влюбленные, которых и водой не разольешь, женихаются у всех на виду и тут уж, конечно, люди не ангелы, плюнет кто-нибудь да и скажет во всеуслышанье, что просто нет у обоих ни стыда, ни совести… Все ж таки у нее — малый в девятом, а у него, еще чище — девка на выданье и жена еще жива! Тут уж, если и входит умный человек с полным понятием в их нелегкое положение, и не хочет ханжески чересчур сурово их осуждать, а все равно видит, что зазорно!
Не знала Уля и того, что еще осенью ремонтницы при виде ее Петра многозначительно перешептывались. А когда он как-то раз заглянул после работы в их табор, чтобы забрать назад подходящую для мелкого балласта лопату, то одна из них выступила вперед и, незаметно подмигнув товаркам, сказала: