— Догадывалась…
— И не подошла? И не ждала?
— Нет, ждала… А если рассказать, как ждала — можешь не поверить…
— Ну-ну! Так уж и не поверю… Так пройдемся на них взглянуть? А то я, признаться, к стыду своему тоже их ни разу не проведал…
— А не поздно сейчас?
— Да еще семи нет! А теперь и в девять не темно.
Он не сомневался, что она откажется наотрез. Но сегодня, как видно, ему решительно ничего не удавалось предугадывать.
— Ну, если успеем — можно и сходить, — неожиданно просто согласилась она. — Вот только графин отнесу и платком покроюсь…
10
Солнце клонилось к западу, а они все бродили по цветущему Черемуховому логу.
Вначале они не спеша осмотрели весенние посадки Петра. Это были совсем не те новые породы, об укоренении которых они так размечтались зимой. На прежде голом бугорке вновь зеленели строчки самых обычных липок и топольков; и из трех десятков корешков хорошо принялись чуть больше половины, а почти каждый третий саженец сиротливо покачивался на ветерке вовсе без листвы. Но ожившая Марина с наслаждением вдыхала вечернюю свежесть и с неподдельной радостью говорила Петру, что и от его былинок, с их клейкими листочками, уже ощутимо тянет душистой смолкой и чем-то сладко знакомым еще с детства, неуловимым.
— Такой воздух и леснику понравится! — внутренне ликовал Петр. — А ты еще не захотела осенью сюда пройтись…
У почти облетевшего на ветерке вишенника Марина приостановилась и, как показалось Петру, с многозначительной медленностью обратила его внимание на осыпающийся на землю вишневый цвет.
— Взгляни, Петя: будто в первый зазимок землю-то сплошь припорошило! — с какой-то дрогнувшей грустинкой в голосе, сказала она. И, помолчав, добавила: — Ведь знаю, что иначе не может быть, а всегда мне вроде не по себе делается, когда вижу вишневый цвет на земле.
Он посмотрел — и в самом деле было на земле белым-бело от еще не успевших пожелтеть нежных лепестков. Но сам он грусти от этого не ощутил:
— А как же: весна очень ранняя, теплая, погожая… — рассудительно сказал он. — Ну, все и торопится! Вот после недавнего доброго ливня и полезло все из земли целыми охапками, и зацвело так вперегонки, обгоняя друг друга…
Побродив по Черемуховому логу, налюбовавшись вдоволь красотой весеннего цветения деревьев и кустов, они прошлись и далеко вниз от насыпи, вплоть до берегов небольшой речки — куда сиротливо торопился едва внятно журчавший по дну лога ручеек. И уже изрядно оба уставшие присели передохнуть на заросшем густым клевером бугорке, а заодно и полюбоваться на погожий майский закат.
Да и вокруг, когда спала ранняя дневная жара, было так хорошо и привольно, так красиво, что и спешившая домой Марина перестала вспоминать о брошенных делах — и ей уже не хотелось уходить.
Они сидели в обнимку. Садилось солнце. Еще недавно ясно голубеющая даль уже утонула в тонкой сизой дымке. Среди слегка затуманенных пойм и заросших невысоким лозняком урем причудливо петляла небольшая речка. Когда наплывало прозрачное облачко — вода в ней переливалась и посверкивала, как черненое серебро. Но легкое облачко снова быстро открывало закатное солнце, и речка опять сказочно красиво превращалась из серебряной с чернью в розовую и уже не сизым, а розовым казался и туман в низинках, и низкорослый лозняк, и густая, высокая осока по берегам.
— Просто глаз не оторвешь!.. — с задумчивой улыбкой сказала долго молчавшая Моря. И, видимо, находясь в состоянии какого-то душевного умягчения, уверенная, что здесь ее никто, кроме Петра, не услышит, вполголоса запела неожиданно сильным и чистым грудным голосом:
Он и не думал, что она так может петь и подивился на ее мягкий, очень низкого тембра голос. И тут же пожалел, что она затянула «Рябину», а не иную песню, уже опасаясь, как бы ненароком не испортила эта надоевшая символическая рябинушка так хорошо наладившееся примирение. Но чтоб не помешать ей, он снял с ее круглого плеча ладонь и даже немножко отодвинулся в сторонку. А Моря и в самом деле спела первый куплет так задушевно, с таким неподдельным чувством, что, казалось, вновь страстно пожаловалась на свою горькую вдовью долю не только людям, но и этому низкому солнцу.