Закатные солнечные лучи постепенно ушли к верхушкам деревьев, и лицо ее теперь казалось бледным, как зимой, а глаза печально смотрели сквозь полуопущенные длинные густые ресницы. И он без размышлений, точно кто толкнул его под самое сердце (уже боясь почему-то показаться ей счастливее, чем был на самом деле), с поспешной готовностью подхватил второй куплет своим приятным, послушным баритоном. Вспомнив, что и он, было время, певал неплохо, Петр тоже от всего сердца, всласть пожаловался словами песни:
Получалось вроде задушевного разговора и, одновременно, исчерпывающих ответов на их давние вопросы. И этот «ответ» тоже прозвучал у него так искренне, что Моря умиротворенно засмеялась и, расхрабрившись, даже озорно заменила потом в предпоследнем куплете одно словцо другим, хоть и сама при случае говаривала, что из песни слова не выкинешь. А увидев, как это расшевелило и повеселило Петра, даже запела этот же куплет опять. Теперь с подъемом, в полную силу стлался над поймой ее окрепший голос, особо старательно и озорно нажимавший на самоуправно вставленное ею слово:
11
Домой они шли уже при свете звезд. Луны не было, но именно поэтому неисчислимые звезды мерцали с чистого майского небосвода так ярко, что темноты совсем не ощущалось.
Петр шел с высоко поднятой головой, легко неся свое словно невесомое тело. И мысли у него были хорошие, приятные. Думал он о том, как крепко был влюблен в последнее время и с каким похвальным достоинством держалась весь этот год его Моря. Правда, помучила его изрядненько, зато и ее упрямство приобрело в его глазах особую ценность и сейчас он даже мысленно не рискнет обозвать такую непокладистость выламыванием… Тем более, что теперь уж все это осталось позади и уж все пришло к покою и ясности. А после бесконечных, долгих черных будней — на душе праздник.
И еще он думал о том, что теперь он не только дельный путевой обходчик, не только работяга, привыкший чувствовать себя человеком уверенным и полноценным лишь в работе, потому что, слава богу, тут он за себя всегда постоять сумеет, сможет. Трудясь изо дня в день, он, кажется, всегда был и ловок, и силен, и добросовестен к делу, и смекалист, быть может, в самой ответственной службе на железной дороге… Но теперь он, помимо всего прочего, по-настоящему любит хорошую честную женщину и, главное, эта молодая, красивая, ласковая и добрая женщина не просто временная желанная любовница, а его женщина навсегда, на веки вечные, его фактическая жена.
Шагает она сейчас — любящая и любимая — рядом с ним и, размышляя о чем-то своем, молчит. А он вот даже и не спешит любопытничать, о чем это она так глубоко задумалась, потому что верит ей, как самому себе, знает ее всю и это знание родной человеческой души, как своей, порождает у него твердую уверенность, что и всю жизнь они будут вышагивать дружно, рядом… И кроме хорошего ничего в этом нет — ни зазорного, ни непристойного, ни стыда тут нет никакого. Вот если б он бросил эту славную женщину, его женщину, и на его жизненном пути скоро нашлась бы какая-либо другая, а потом, еще быстрее, — третья, четвертая, пятая… Ну, тогда дело иное, это бы было нехорошо, плохо, худо, просто никуда негодно, потому что это уж было бы развратом… Теперь же кто из людей настоящих, думающих, посмеет бросить в него камнем? Никто… Разве лишь такой фальшивый и неугомонный «сердцевидец и моралист», как Бармалей?!
А думки сникшей Мори были… ох как далеки и от благостного покоя, и от ясности, и все ей сейчас представлялось и куда сложнее, тоньше, и печальнее. Но видно не зря говорится, что где тонко — там и рвется! Сама она с досадой ощущала, что ее нелегкие, невеселые путаные мысли обрываются недодуманные до конца, как плохо выделанная пряжа. Несмотря на свою искреннюю любовь к Петру, она уже была готова упрекнуть себя за то, что поторопилась будто легкомысленная семнадцатилетняя девочка. Ведь никто ей теперь не скажет, во что выльются их отношения? Сколько времени продлится это несносное для нее заячье положение? Уже сейчас столь нетерпимое, что впору стать на перекрестке и кричать, что она всегда была и будет только за крепкие семейные устои! Потому что кто ж она пока будет: ни девка, ни баба, ни вдова, ни мужняя жена? И как она теперь будет с Петром, как станет глядеть в глаза людям, Аленке, сыну и, главное, Ульяне?