Она давно знала всем своим существом, что краденое счастье не для нее, что такое сомнительное благополучие ее не осчастливит. Вот почему от путаного этого «многовопросия», под свежим впечатлением этих тревожно зароившихся мыслей, от которых уже пекло внутри и саднило ей душу, она даже не прочь была расценить то, что случилось — то что непременно, рано или поздно, должно было случиться! — как свое падение.
А тут, как нарочно, едва они выбрались из Черемухового лога, дорогу им пересек какой-то подвыпивший гуляка с линии. Приостановившись в десяти метрах, пристально вглядевшись, он вдруг пьяно на все поле загорланил:
Моря зябко передернула плечами, поежилась, как от озноба, спиной и тут же торопливо надвинула цветную косынку на самые глаза. А когда гуляка отошел, испуганно сказала:
— Вот теперь того и жди, что каждый пьяный поганец будет пальцем показывать…
Петра же, напротив, эта неожиданная встреча даже повеселела. «Как-никак, что там ни говори про водку, темень и звезды, а все ж, значит, принял меня по силуэту не за старика, а за паренька, — с самодовольной улыбкой подумал он. — Стало быть, еще не плохи, Петр Лунин, твои дела!» А вслух он примирительно сказал:
— Да что ты, Моря, на него так ополчилась и зря яришься: выпил человек небось на грош, а куражится на целковый! Он же никого не разглядел и, может, ничего и не думал… — И, посмеиваясь, добавил: — Моря: пусть хоть при звездах, а все ж сошли мы с тобой за юных влюбленных!!
— Тебе пусть, а мне не все равно, — сдержанно сказала она. — Он-то и в самом деле, может, ничего не думал, да мы себе такой роскоши пока позволить не можем…
— Совсем зря серчаешь, — миролюбиво похлопал ее по плечу Петр.
До самого дома она не проронила больше ни слова, не раскрыла рта. А когда подошли к будке и остановились возле тына ее огорода, она с опаской покосилась на затемненные окна и осуждающе, как о ком-то постороннем, заметила:
— Почти взрослые дети, небось давным-давно спят, а их родители — от соловьев! — Она подождала, что скажет на это он, и, не дождавшись, не выдержала и наивно спросила: — Когда же теперь и где нам, думаешь, доведется оформиться?
— Как это и куда оформляться?
— Ну, когда ж, говорю, по-твоему, сможем мы наконец зарегистрироваться? — нарочито просто, даже очень уж простовато повторила она свой вопрос.
Петр даже головой мотнул, точно от увесистой пощечины. Света от звезд было все ж маловато, а ему сейчас требовалось видеть ее лицо ясно, отчетливо, как днем. И, повернув Морю к себе за плечи, низко склонившись к ней, он взглядом отчаянно долго пробивался сквозь густые звездные сумерки к ее лицу, а когда наконец присмотрелся, то каким-то зачужалым, не своим голосом сказал:
— Люди думают, а потом — говорят! Но ты, Марина, ляпнула сейчас, похоже, наоборот…
— Я-то об этом, как умела, подумала, а вот ты, Петя, значит, и не начинал, — горько упрекнула Моря. И уже сквозь слезы добавила: — А то тебе невдомек, что о н а, может, еще столько же протянет? А что? Скажешь: не может этого быть? Ну, сознайся: предполагал ли ты, что она так долго пролежит?
Пряслова заплакала уже навзрыд, закрыв, по своему обыкновению, лицо обеими ладонями и даже при звездах было видно, как просачиваются обильные слезы между пальцами и, медленно скатываясь вниз, поблескивают крупными росяными каплями на ее полных смуглых руках.
Петр даже не дал ей выплакаться: лишь чуть помедлив, он настойчиво оторвал ее ладони от лица, склонил свою голову еще ниже и, прямо глядя ей в глаза, уже хриплым полушепотом медленно и веско проговорил:
— Ты куда же это, умница, меня толкаешь? А? Ты куда толкаешь? Может, по-твоему, завтра же и из будки ее выдворить, прямо на улицу? Ты ж знаешь, что у нее сродственников — Аленка, да я… Правда, есть где-то у нее брат, так он за все эти тяжкие и долгие годы и открытки не прислал! Как узнал о ее положении, так и заглох… Возьмет он ее такую? Нужна она ему? Или, скажем, возможно, по-твоему, затеять мне с ней по всем правилам развод? А? А тебе-то, умнице, разве невдомек, что это все едино как добить ее — никакой разницы!! Так вот слушай внимательно и запомни, или даже заруби это себе на память, раз и навсегда, где хочешь: покуда она жива и дышит, пусть хоть сто лет, нет об этом твоем глупом оформлении разговоров! Ясно? Сама мне не раз говаривала, что ты не только баба, а прежде всего — человек.