— Значит, снова не управились вы проскочить между поездами? — удивился Петр. — А ведь это окно было ничего себе: подходящее, порядочное!..
— Моя вина, — смущенно признался юный моторист, с опаской поглядывая на Бармалея.
Втроем они торопливо сняли тяжелый верх, на пару с мотористом Петр спешно убрал с рельс задний и передний скат тележки. А поезд все не показывался. И чтобы убить время Бармалей в упор, с нескрываемым любопытством рассматривал путевого обходчика — уже неподвижно держащего в руке палочку сигнала, с туго накатанным на нее желтым флажком…
За последнее время Петр плохо питался, похудел, и потому выглядел еще более высоким и жилистым, на подбородке явственно проступила густая колючая поросль-щетина двухдневной седеющей бороды. И, оглядев его иронически с головы до ног, Бармалей с плохо деланным сочувствием, начальнически строго сказал:
— Ты что ж, Лунин, так распустил свою… зазнобушку? Совсем, как видно, без всякого женского догляда она тебя оставила? И даже обут вон, похоже, на босу ногу… Стало быть, уж начисто забыл, бывший фронтовик, что в военное время за умышленно потертые ноги положен трибунал? А? Ты, брат, ешь солому, а хворс не теряй!.. Или опять носки свои утром у Прясловой забыл? Вы что ж теперь: по очереди что ли друг к дружке зоревать ходите? А? Чего ж молчишь, не отвечаешь?! Дочь-то по-прежнему, значит, нос от тебя крутит?
Внезапно накатившийся поезд помешал Петру ответить наконец Бармалею, как он давно хотел… И как же был он потом доволен, что этот несусветный грохот и занятость помешали! А когда мелькнул, будто стегнув по глазам, последний хвостовой вагон, уже немного одумавшийся обходчик один в сердцах по очереди шваркнул оба ската на рельсы, с помощью моториста грохнул на них тяжелый верх и нетерпеливым грозным жестом выразительно дал понять мотористу, чтоб он не задерживался тут и секунды.
— Давай, давай, моторист, пошибче! — с неподдельным испугом, опасливо косясь на обходчика, поторопил и Бармалей. И потом уж, порядочно повременив, язвительно добавил: — Не то этот аморальный тип еще ударить тебя может…
Впрочем, последняя фраза была выкрикнута уж когда моторная тележка бешено сорвалась с места вслед за поездом, а Бармалей надежно убедился, что теперь не на шутку разгневанный Лунин никак не может дать ему по шее за хамство и наглость.
15
В эти долгие тягостные два месяца Петр не раз думал о том, что бы он теперь делал, как был, чем жил и на кого надеялся, если б не нашлась на его трудном жизненном пути такая славная женщина. Он не сомневался, что и Моря с такой же силой и верой, с такой же обстоятельной данью времени и обычаю, как и он, не терпеливо и бережно готовится к их встрече на веки вечные, навсегда.
Но он все же твердо выдержал даденное самому себе слово и отправился к Марине, как и хотел, лишь одиннадцатого мая: точно в день ее рождения!
Еще с утра он подумал, что день этот, пожалуй, очень похож на памятный прошлогодний майский день их примирения: такой же яркий, солнечный, жаркий… И даже сам затем, вольно и невольно, старался обставить сегодня все так, как было ровно год назад, потому что уж давно считал тот прошлогодний майский день самым счастливым в своей жизни, — хоть и осложнялся он тяжко и больно.
Проводив семнадцатичасовой пассажирский, он тщательно выбрился, придирчиво переоделся во все праздничное и, очень довольный тем, что выдержал намеченный срок и не нарушил положенный обычай, неторопливо зашагал к Прясловой. И даже в своей необычной спокойной обстоятельной деловитости, и в том, что он опять идет к ней таким же душным вечером, как и прошлый год, он тоже склонен был видеть сейчас лишь добрый знак.
Марина неожиданно встретилась метрах в ста от своего дома. Обогнув разросшиеся рябины, она вдруг вышла наперерез его тропинки. И обрадованный Петр сразу догадался, что она с твердой уверенностью ждала его именно сегодня и потому, возможно, высматривает с самого утра. Не сомневаясь, что она сейчас введет его в дом и усадит, наконец, за праздничный стол, он произнес давным-давно заготовленную на этот случай фразу:
— Ну, здравствуй, именинница, сто лет и столько же будь счастлива! Вот пришел проздравить и спросить: не хватит ли нам с тобой горевать? А, главное, обговорить все, как полагается… Словом, открывай ворота и вводи собственного суженого… почти юношу и молодца в свои запретные хоромы!..
Тоже несомненно обрадованная, она застенчиво поправила новую нарядную косынку, посмотрела на занавешенные окна и вдруг смущенно сказала: