И тут внимательно слушавшая Моря легонечко, но как-то очень многозначительно потолкала его в бок, и, проследив ее взгляд, Петр разом оборвал себя на полуфразе.
На тропке менее крутого левого берега лога, сплошь поросшем низкорослым кустарником, смутно белели две фигурки, словно о чем-то совещавшиеся. Но вот они осторожно спустились вниз, и уже стало ясно, что это парень и девушка. Оба легко перепрыгнули через ручеек, и еще неуловимо сразу стали похожи на кого-то знакомого и уже невольно вызывали более пристальное внимание. А через минуту, когда таинственная пара оказалась вся освещенной мягким ласкающим светом луны, он уже не сомневался, что это Виталий Пряслов и его Алена.
Петр стремительно повернулся к Прясловой, чтоб немедленно предупредить ее. Но и это было уже ненужно: Марина, не поднимаясь на ноги, явно испуганно отодвигалась в глубь тени, стараясь знаками показать ему, чтобы и он скорее сделал то же самое и даже несколько раз выразительно прижала палец к губам: «Молчи, мол, молчи ради бога: не произноси ни слова!» И Петр невольно торопливо ей подчинился и сам смутился так, словно это не он свою дочь Алену, а она увидала его в Черемуховом логе поздно вечером и не одного.
Виталий и Алена, держась за руки, о чем-то возбужденно рассуждая, прошли наискось от них всего метрах в тридцати — освещенные сбоку яркой луной, с посеребренными оттого затылками, и посеребренными профилями. Сколько-то времени, судя по голосам, покружили где-то выше и наконец сообща, громко обсудили и облюбовали себе местечко по другую сторону именно того, островком разросшегося, куста лещины, у которого уже не жива и не мертва тряслась сразу оробевшая Марина.
Усевшись поудобнее, они опять громко и возбужденно заспорили, видимо нетерпеливо продолжая давно начатый разговор. Первым очень ревниво задал вопрос Виталий:
— Да неужели ты, Аленка, всерьез полагаешь, что запрограммировала себе этот взгляд навсегда? А я так просто убежден, что очень скоро настанет время, когда и ты многое тут поймешь совсем иначе, с гораздо большей широтой взгляда…
— Нет, нет и еще раз нет: я этого ни за что им не прощу, никогда не забуду! — отчетливо послышался в, ответ чистый, словно тщательно процеженный сквозь частые ветки куста, голос Алены. — Ведь кружились они возле матери, точно воронье, годами: все смерти ее дожидались! Кто в этом сомневается?
— Не надо, Аленка, так… ортодоксально, — умоляюще попросил ее ломкий басок Виталия. — Ну ты скажи хоть самой себе по совести: разве от этого она умерла? Видно уж вообще так: где любовь — там и смерть! И любовь — чувство не рациональное.. Вспомни-ка хорошенько великого Гоголя и его Андрия!..
— Да брось ты, Виталька, хоть в откровенном разговоре со мной, эти свои неизменные литературные ассоциации! — уже с нескрываемой злостью одернула его Алена. — Мало, наверное, тебе, что без конца щеголяешь на уроках Вер Иванны! Мне еще процитируй, что: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте»…
— Ну и что: бессмертные строчки! — мягко, но упрямо сказал Виталий.
— Да то, что пусть хоть они и разбессмертные, а уж надоело мне без толку говорить об одном и том же… Потому, что получается у нас: поп свое, а черт свое!.. Тоже, называется, нашел мне Ромео и Джульетту? Ведь у отца уж лет пять как… серебрится снегом голова! Да и у твоей мамаши — рассмотрела я еще прошлой зимой, когда рельс меняли! — несколько седых волосков на висках… Вот уж воистину: седина в голову, а бес в ребро! — не удержавшись, злорадно засмеялась Алена.
— Ну вот, а еще утверждаешь, что у вашей сестры, девчат, зрелость мысли наступает примерно лет на пять раньше, чем у нашего брата, ребят, — с нескрываемым сожалением сказал явно опечаленный Виталий.
Ему, очевидно, очень хотелось показать себя не зеленым мальчиком, а рассудительным мужчиной, чтоб его девушка не только крепко-накрепко знала как хорошо и верно умеет любить он сам, но и как зрело и хорошо он понимает любовь вообще. И он явно переживал и маялся, не зная как это поубедительнее выразить. И вдруг, собравшись с мыслями, с искренним изумлением спросил:
— Да неужто ты, Аленка, начисто забыла что читали мы с тобой недавно про эту самую позднюю, самую последнюю любовь у Тютчева?
Он долго и терпеливо выжидал ее ответа и, не дождавшись, видимо уже сомневаясь, что она должным образом помнит столь поразившие его строчки, он медленно, почти нараспев и как-то очень проникновенно выговорил: