Наверное, это слово «сирота», да еще в устах солдата, нечаянно растревожило в душе Августины что-то давнее. Посерьезнев, она гордо смерила Бурлакова прищуренным взглядом, кивнула Депутатову и ушла.
— А что? — сказал Депутатов, сочувственно поглядев ей вслед. — Хорошие, не набалованные девки часто прикрывают свою любовь показной смелостью и озорством!..
— Ну, это уж вы тоже хватили через край, — недовольно хмыкнул Андрейка. — Вдруг ни к селу, ни к городу: любовь?!
9
Письма Депутатов писал во время общего отдыха. Он и сейчас намеревался заняться именно этим, но, пошарив бумажки у себя по карманам и в вещевом мешке, огорченно покрутил головой. Перевел озабоченный взгляд на Бурлакова. Тот, словно на ковре, растянулся без сапог на хвое, приткнув ноги в шерстяных носках к теплой стене времянки.
После нескольких слякотных дней снова подсушило раскисшую глину морозцем. Сплошная наволочь низких свинцовых туч перемежалась кое-где светлыми окнами. Вместо дождя и мокрого снега, сверху теперь споро сыпалась мелкая крупа; по кочкам хрустко шуршала первая ленивая поземка.
— Хо-орошо страдать у печки, — глядя на развалившегося во весь рост Андрейку, непонятно проговорил Депутатов. И насмешливо добавил: — Ножки в тепленьком местечке! Ни сырости тебе тут, ни остуды — лежи, да думай о чем-нибудь приятном! И ты еще возражал против назначения в помпекаря! А сапоги, неслух, опять сушить поставил?
— Просто скинул я их с ног долой… Там нисколько не жарко…
— Н-нну, студенты похоже, напитались до отвала своим «сладким корнем», — прислушавшись, с улыбкой заметил Депутатов. — Опять горланят свою любимую, без конца и начала, вроде как: «у попа была собака…» Только, стало быть, петь ее на этот мотив им не с руки: не в лад словам получается!
— Нашли время…
— А что? — сказал Депутатов. — На действительной мы тоже, бывало, с песнями и вставали, и ложились… Это уж потом песня, почему-то, осталась в армии без внимания. Но ты бы сходил и послушал… А заодно бы листиком бумажки у студентов разжился! А? Хочу домой письмишко отправить…
— Вот так бы прямо и сказали, — поднялся Андрейка с еловых лап и, взяв с кирпичного приступка сапоги, стал обуваться.
— А чего ты скривился так?
— Потому, что сапоги невозможно жмут, — продолжая морщиться, сказал Андрейка. — И были они, правда, немножко тесноваты, а теперь и вовсе жмут — хоть забрось их и ходи в одних носках.
— Значит, еще вчера засушил! Вот беда-то… И говорил ведь, чтоб не ставил на теплое!
— Но если совсем отсырели?
— Все одно — только нормальная воздушная сушка! Нагольный сапог — не валенок. Ну, ничего, не теряйся… От этой беды есть лекарство — надо их в натуральном деготьке хорошенько побанить! Остается, правда, вопрос: где его тут можно добыть? Не то подсунут тебе мазут или нефтеотходы, тогда сапог вовсе пропал…
— Здесь в мороз льда не достанешь.
— А ты — прямо к Августине! А что? Советую! Она и очень шустрая, и почти местная: одну-единственную банку она тебе, при желании, просто из-под земли выроет… Ей-богу!.. А то ведь если сапог крепко жмет — так это, брат, просто беда, да и только… В тесных или сильно ссохлых сапогах ты слезьми заплачешь…
Андрейка обулся, потопал обеими ногами и, не дослушав, отправился к студентам. Он уже знал разговорчивого Депутатова — если тот не занят и в хорошем настроении — никогда не переслушаешь.
Участок студентов почти примыкал к лесу, и, пробираясь к ним вдоль противотанкового рва верхним склоном, он думал о том, что сам очутился здесь без клочка бумаги. Кажется, уж как старались всей семьей при его сборах ничего не забыть? Ахали, если удавалось вспомнить о какой-нибудь совсем необязательной мелочи, вроде пары запасных крючков к ватнику. И вот, что нужно было положить хоть пару школьных тетрадей, и хоть огрызок химического карандаша — никому невдомек!
Депутатов не ошибся: когда Андрейка подошел к студентам, они еще сидели кружком у дымящегося котла, но уже никто не ел. Напрягая и без того сильные голоса, азартно горланили свою бесконечную:
Коноводил ими студент Ватагин: очкастый здоровяк, знакомый Андрейке еще как бригадир посылаемых в лес ольшанцев. Все сидели, а он один, как и полагается дирижеру, стоял и вдохновенно вздымал над головой кукурузную будыль, и яростно вдруг низвергал ее, и даже сам точно складывался под углом.