До утра было еще два налета. Однако бригада с горем пополам догрузила эшелон и на рассвете он в полном составе отправился куда-то за Урал.
Только в эту ночь по-настоящему понял Андрейка, что такое мужество безоружного человека.
14
После очередного аврала Бурлаков еле доплелся до места.
Все пришли в казарму, изнемогая от усталости, повалились на койки и уснули мертвым сном.
А он долго потирал онемевшие ступни ладонями и думал, как быть. Недавнее купанье в мазутной жиже не пошло сапогам впрок: немножко было разносившиеся, они опять ссохлись и теперь жмут с утроенной силой. Куда он годен без сапог, когда у двора ноябрь, метели и сугробы?
Не успел заснуть, как опять очнулся от шума. В проходе стояла Августина и своевластно требовала человека из бригады. Коломейцев отчаянно сопротивлялся, не отдавал. Потрясая бумагами, она напористо спрашивала:
— Это последнее слово?
— Да, да, — твердил бригадир: — Люди проработали без сна всю ночь!
Но она уже заметила, что Бурлаков проснулся и, как ни в чем не бывало, шагнула к нему.
— Здравствуй, Андрейка! — сказала, будто сто раз его здесь видела. — Есть возможность познакомиться с заводом. Хочешь? Ты ж технику любишь!
— У него пропуск лишь на территорию и в третий механический, — позевывая, вставил Коломейцев.
— Неважно! Я разовый мигом выправлю… Пойдешь? Можешь выручить?
— Пойду, — к изумлению бригадира, сказал Бурлаков.
— Тогда я жду тебя снаружи…
— Уу-ух, — нарочито глубоко вздохнул ей вслед Коломейцев. — До чего трудно искать родных среди чужих!
Августина хлопнула дверью. Бурлаков торопливо одевался. Те немногие, кого разбудил разговор, молча натянули на головы одеяла.
— Ты спросонья или от радости про ссохлые свои скороходы не забыл? — не выдержал Коломейцев. — На строительстве рубежа, что ли, с ней познакомился?
— Ага, — кивнул Бурлаков. — Про сапоги эти, проклятые, и во сне помнишь… А вы разве Августину знаете?
— Кто ее не знает? — усмехнулся Коломейцев. — Работает техником в отделе главного механика, снует по всем цехам — у всех на виду… Короче сказать: повезло тебе. Так ей можешь и передать!..
Андрейка с трудом дошел до промкорпуса и, надеясь на передышку, остановился возле разрушенного угла.
— Много здесь народа пропало? — кивнул он на кирпично-бетонное крошево и покореженные балки подвала.
— Говорят, полно, — вздохнула Августина. И озабоченно добавила: — Давай все же поторапливаться: задание срочное!
— Сказать легко, а вот как сделать? — поморщился Андрейка. — Согласие дал, а идти ей-богу не могу.
Он коротко объяснил, в чем дело. Только чуть-чуть пообстоятельнее поведал о советах Депутатова.
Без долгих расспросов она повела его в противоположную сторону.
— У нас в цехе ширпотреба насчет спецобуви хоть шаром покати, но ремонт, кажется, еще делают, — на ходу говорила она.
Через несколько минут ее энергичными хлопотами «сверхсрочный заказ» был принят. Пожилой усатый дядька забрал для осмотра обувь. И обнадеженный Андрейка, сидя в застекленной клетушке в одних носках, с нетерпением ждал первого заключения: лицо усатого было непроницаемо.
— Это не сапоги малы, — скосил в его сторону глаза усач, — это нога велика!
Сказав это, он засмеялся, засучил рукава на могучих руках и с усердием принялся за сапоги: размачивал, растягивал, разминал, разбивал их на колодке сапожным молотком… Достал из шкафа банку с дымчатым маслом, яростно их «пробанил», сапоги переливались, как муаровые.
— Это ведь не деготь? — осторожно побеспокоился Андрейка.
— Нет. Это оле-о-нафт! — прищелкнул языком усач. — Получай — бесплатно!..
Бурлаков надел сапоги: ногам было просторно, хоть сейчас обувайся, как наказывал отец — по портянке.
— Толково! Спасибо!
— Носи на здоровье!! — вытирая руки, удовлетворенно гаркнул веселый усатый дядька и подмигнул уходившему Андрейке.
Августина ждала у входа. Иронически оглядев «муаровые» сапоги, с усмешкой сказала:
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей! Пока он старался, и я тебе пропуск выправила с шестеренкой. Подумай только: во все цехи и даже на ТЭЦ! Совсем по другому завод стал охраняться…
— Если б и не дали — так потому, что мне спать надо, — сказал довольный удачей Андрейка. — Что ж я диверсант, что ли, какой?