— Завтраками бабка сучку годувала — пока та не сдохла! — сердито откинув бригадирское послание, проворчал Бурлаков. — А вот ты скажи, как быть не жрамши сегодня… Я ведь эту похлебку в одну затяжку через край выпил!
Поднимая с пола брошенную записку, он просто так, без всякой надежды заглянул под дощатое изголовье топчана. Не каждый ведь день бывают чудеса! Но и сегодня белел большой газетный сверток. Развернув, он снова увидел пяток увесистых, хорошо протомленных сахарных свекол. Он хоть и называл этот даровой харч от смущения «студенческим силосом», а в душе радовался и ему.
После двух килограммов этого «студенческого силоса» или «мармелада», почувствовал себя сытым и таким добрым к догадливой Августине, что впору было бежать ей это сказать. Глаза уже сами собой слипались от сытости и усталости.
«В окопах еще тяжелее, — натягивая на голову одеяло, подумал он, — там после вахты на топчане с матрацем не развалишься».
Только и успел подумать.
Но уже безжалостно будил Коломейцев — идти в столовую. Не на почетное контролерское дежурство. Нет. Таких через администрацию не добивались. Столовой просто-напросто был нужен кухонный мужик.
И Бурлаков часа три, с присущей ему добросовестностью и усердием, таскал из подвала и пустеющего овощехранилища кошелки с репчатым луком, чувалы с бураком и картофелем, увесистые окоренки с квашеной капустой. С последним полубочонком плохо засоленных сине-зеленых помидоров, ходко идущих теперь и в суп и на второе, он ввалился, кажется, не вовремя: четыре круглотелые тетки, чистившие до этого картошку, откровенно загораживали подолами сумки. Даже неискушенному в таких делах Бурлакову все стало ясно.
Кормили в столовой все хуже и хуже. И чем плоше «отоваривали» по карточкам талончики «жиры и мясо», чем невесомее делалось второе из сладкого подмороженного картофеля и солоновато-кислого незрелого помидорчика, чем жиже и прозрачнее готовился борщок из квашеной капусты, тем гуще закручивались разговоры о разбазаривании продуктов поварами, стряпухами и раздатчиками.
— Ты чего это уставился, как баран на новые ворота? — проследив его взгляд, врастяжку сказала полная черноволосая тетка.
— А что мне еще делать?
— Вот бери нож, полчувала картошки, садись в посудомойке и чисть! ТЭЦ стоит и корнечистку не велено включать и на минуту…
«Вот ведь как тут сердитые тетеньки эти раздобрели», — с осуждением подумал он, неохотно принимаясь за новое нудное поручение. Он вспомнил и ольшанских колхозниц, и исхудавших заводских работниц. Среди тех и других встречались ему и уставшие, и изможденные, И понурые — казалось гнетет их такое горе, которое уж непоправимо.
Он неумело ошкурил одну картофелину, вторую, третью… десятую; и сделал для себя непреложный вывод, что это «бабское» занятие — самое что ни на есть сильное, необоримое и быстро действующее снотворное. Он изо всех сил пытался встряхиваться, добросовестно бодрился, но мелкая картошка по-прежнему рябила и плыла перед глазами, а сам то и дело вздрагивал: поминутно ронял на гремучий жестяной лист звонко стукавшийся нож.
Когда измучившийся Андрейка совсем отчаялся справиться с собой и хотел опять выпрашиваться на живую «мужскую» работенку грузчика чувалов, в посудомойку шумно ворвался запыхавшийся Пронькин:
— Брось, Бурлаков, эти кожурки к чертовой бабушке! И по-военному, на носках к секретарю замначштаба эвакуации завода!..
— Почему ж это по-военному? — насторожился сразу протрезвевший от сонливости Андрейка.
— Потому, что Тренин тоже не пешка в штабе эвакуации и наверное это он сосватал тебе назначение в эшелон, — сказал Пронькин, и его широкое круглое лицо расплылось в улыбке еще шире. — Или позабыл и сам, что мобилизованный? Да ты что так ошалело на меня воззрился-то? Бери, говорю, живее, у секретаря главинжа свое удостоверение и валяй себе с богом за Урал!!
— А еще из бригады кто едет?
— Кроме господа-то? — засмеялся Пронькин. — Сам Сережа Коломейцев! Вот, может, он тебя и просватал?
— Ты-то едешь?
— Меня покуда сосватали на вридзамзавбригадой, — верный самому себе скаламбурил он. И досказал, уже серьезно: — Ну, я побежал, занят… Не забудь — промедление сейчас смерти подобно: чтоб к секретарше этой летел, как на крыльях, одним мигом!
Бурлаков думал, хорошо бы перенестись туда мгновенно, чтобы не опоздать это ужасное решение опротестовать. Он еще не мог отвыкнуть от своих планов заделаться асом, хоть и видел теперь, что цель очень дальняя, осуществление ее полностью зависит только от того, сумеет ли он попасть в действующую армию. Это назначение в эшелон — гроб его планам! Да ведь он не так и родом оружия дорожит, как дорожит возможностью принести наивысшую пользу. Несмотря на нетерпеливое ожидание завершения демонтажа и погрузок, он не был готов к такому непредвиденному концу и настойчиво, торопливо искал сейчас выход из создавшегося положения.