Покончив с погрузкой своего вагона, он решился спросить Холодова, что это затевают плотники на первой платформе? Но приблизясь к ней и сам понял, что делают небольшой тепляк. Оказалось, что начальник эшелона был озабочен тем же и заметно нервничал, когда у плотников получалась хоть минутная заминка.
Подошел Порошин и, узнав о чем речь, немедленно подтвердил, что железнодорожники окончательно заявили — ни теплушки, ни даже простого крытого товарного вагона к этому эшелону не будет: их нет! А как появятся — немедленно будет сформирован очередной эшелон для рабочих и их семей.
— Они там толкуют, что все равно, дескать, сопровождающим нельзя оставлять груженые платформы беспризорными и на час, — добавил Порошин. — Иначе, мол, вместо ваших моторов, на восток может уехать чья-то картошка или сундук…
— Да об этом и наши пишут, — мрачно согласился Холодов.
— Вот ты, говорят, из породы умельцев? — вдруг положил Порошин руку на плечо Андрейки. — Так ты бы, чем попусту глазеть, взял сам топор, да и сбил бы себе маленький теплячок: в этот разве все уместитесь? А заодно бы и соседке помог будашечку сделать… Ведь не в Крым едете, в Сибирь! А что три плотника успеют кроме сделать? — подадут паровоз, и конец! Или, думаешь, тебе и на открытой платформе будет жарко?
Плотничьему-то делу он и впрямь не плохо поднаторел от отца. На самом конце двенадцатой платформы скоро вырос ладный тесный теплячок, с войлочной прокладкой и квадратиками стеклышек на все четыре стороны.
Завиду́щий Коломейцев лишь руками развел:
— Ты что это, прицепщик, не полевой вагончик для зимовья трактористов устроил? — пошутил он.
— А тебе б хотелось на обухе рожь молотить? — огрызнулся запарившийся Бурлаков на бывшего бригадира. — Или что б я до Урала, а то и дальше зябликов ловил в темном фанерном скворечнике?
Коломейцев посмеялся, а потом и он, и Зуйков засучили рукава и сбили себе такие же. Намного хуже, конечно, но — похожие, как подобные параллелепипеды.
На другой день утром, за несколько часов до отхода эшелона, Бурлаков делал самое трудное в своей жизни: хоронил своего первого командира и друзей недавнего босоногого детства, своих земляков-ольшанцев.
Они еще с вечера условились с Августиной принять в этом скорбном деле посильное участие. И на рассвете она аккуратно заявилась, но едва державшаяся на ногах от бессонницы. Ее заплаканные глаза смотрели строго, лицо за ночь осунулось и казалось напряженным.
Мертвый Васенин не выходил у нее всю ночь из головы, она теперь не простит себе «ответа молчанием» на его почти предсмертное письмо… Эта мысль заслонила у нее сейчас все остальное, даже предстоящую отправку эшелона. В конце концов она разрыдалась и, сказав, что остаться не в силах, — ушла.
А «нетронутые, селянские» нервы Бурлакова ничего, выдержали.
Тренин распорядился было похоронить всех семерых побитых новобранцев по-фронтовому: без гробов и в братской могиле.
Но Бурлаков добился разрешения похоронить своих земляков в такой же «смертной сряде», как и убитых заводских рабочих.
Вдвоем с Колчаном сбили из наспех поструганных тесин гробы, выкопали глубокие могилы.
Труднее оказалось сообщить о смерти ребят родителям.
Андрейка долго грыз в задумчивости карандаш, размышляя, как же о таком написать. Он не забыл слова бывалого Депутатова, что с фронта всем родителям сообщают о погибших сынах «пал смертью храбрых», если даже засыпало кого в окопе сонным. Но ведь то с фронта, а они погибли на рытье противотанкового рва, не имея в руках боевого оружия, не сделав ни единого выстрела.
Смущало его и то, что письмо это потом непременно будет читаться многими односельчанами, быть может, вслух в сельсовете. И потому очень не хотелось Бурлакову упоминать тут про эту самую… землеройную работу.
Однако вспомнив, как отзывался об убитых Кораблев, как высоко вообще ценил он стойкость и мужество павших под пулеметным огнем и бомбежками заводских рабочих и работниц — Андрейка, уже не колеблясь, приписал:
«Алексей Зимин и Дмитрий Акимов геройски погибли на важных оборонных работах! — И, еще подумав, добавил: — Сложили свои головы, спасая бок о бок с презирающими опасность безоружными рабочими оборонную технику и станки, на которых куется оружие! А оружие и хлеб сейчас — это Победа! Потому, что с голыми руками или, к примеру, с чистиком и гаечным ключом даже и одного вооруженного до зубов фрица не свалишь. Но всем нам еще предстоит остановить злобного врага, и, повернув его вспять, беспощадно гнать и громить всю гитлеровскую армию! И окончательно добить напавших фашистов в их же логове!!»