— Человек — не лошадь, чтоб судить о нем по масти или упитанности… Тем более не годится так говорить о девушке. Может, иная с лица некрасивая, а душа у ней прекрасная, и наоборот.
— А вдруг у твоей чернявой и душа балалайка? — захохотал Василий.
— Если окажется плохим человеком, на аркане в другой раз туда не затянешь! — сдержанно заверил Тарас.
Сердиться ему не хотелось. Напротив, он внутренне торжествовал и с удивлением отмечал: «Да что ж это, Василек: ослеп, что ли, ты, в самом деле, бедняга? И хорошо, что ты, дружище, ослеп на этот случай». Юная, нежная красота и обаяние девушки-монтера казались ему совершенно бесспорными, а что касается других парней — на здоровье: пусть себе считают, что она «цыганистая»; и пусть хоть никто, кроме него, Тараса, и никогда не будет понимать, какая она. Очень даже это хорошо!
Разговор закончился мирно. Василий, считавший себя знатоком девичьих сердец, сразу же начал настойчиво советовать не откладывать дела в долгий ящик, а собираться немедленно. «Эх, Тараска, Тараска, ведь и так ты целую неделю проворонил!» — искренне сокрушался он. Намерение Тараса заявиться всем составом комнаты он высмеял и решительно отверг как преждевременное. Зато тут же предложил на выбор любой из своих галстуков и великодушно уступал даже свою новенькую велюровую шляпу, которую никогда не рисковал оставлять на вешалке, а, предварительно завернув в газету, каждый раз клал в тумбочку. Василий первым в общежитии обзавелся шляпой, но надевал ее только под выходной костюм, носил умело, да и шляпа очень шла к его высокому росту и худощавым, но крупным чертам лица. Первое время товарищи дружно над ним трунили, но он, не обижаясь, начинал с невозмутимым видом утверждать, что шляпа — это и есть самый демократичный и, мало того, истинно русский, так сказать, национальный головной убор в отличие от кепи, которое, напротив, заграничного происхождения и заимствовано в свое время как дань подражания и моды. Получалось, что модничает не он, а они, на чьих головах кепки; и, может быть, поэтому ребята как-то постепенно отстали, перестали донимать его шляпой, быстро нашлось даже несколько последователей. А сам Василий, если его останавливали товарищи где-либо на дороге и, например, звали в кино или сад, как ни в чем не бывало говорил: «Одну минуту, погодите… Сейчас, только шляпу надену, а то мне неловко так идти».
Тем не менее Тарас, услышав о шляпе, даже руками замахал и наотрез отказался ее надеть.
— Зря ты меня, Тараска, в таком случае не слушаешься, — вздохнул Василий и покачал головой так, как это делают взрослые, исчерпав в разговоре с каким-либо несмышленышем все свои доводы. — Надень, говорю, сейчас шляпу и походи с полчаса по центру поселка, чтоб самому к вечеру обтерпеться. Ты, может, думаешь, я не привыкал, а сразу почувствовал, будто в шляпе родился? Хожу, бывало, по улицам, а мне так и кажется, что на мою шляпу весь народ глядит, — понизив голос, доверительно признался Василий. — Зашел, помню, цветов попросить во двор к десятнику Улитину, собака залаяла, а мне представляется, будто и она не на меня, а на шляпу мою брешет.
Тарас, конечно, не мог не почувствовать за такой неожиданной откровенностью искренней доброжелательности, полного сочувствия, грубоватой мужской заботы, даже скрытого обещания всегдашней и всяческой поддержки, но все же насчет шляпы предпочел остаться при своем мнении.
— Эх, теляче, теляче, — выпятив подбородок, сказал Василий свою излюбленную в бесконечных спорах с дружком резюмирующую фразу, показывая этим, что убеждать его больше не намерен. — Ну, гляди, потом на меня не пеняй: в седьмом общежитии все девчата задавалистые! Там, брат, полно этих: монтеров, радисток, телефонисток, морзисток… Танцевал я почти со всеми… Одну зимой напросился проводить и чуть ноги в полуботинках не отморозил: часа два, как сорока, тачала, что уже давно всей комнатой влюблены в знаменитого Бондарчука… Слышишь, Тараска, куда хватают, а ты хочешь к ним чуть не с топором ввалиться? Неужели ты не понимаешь, что на первых порах хорошее впечатление надо произвести и в картузишке твоем идти к ним вульгарно? Ну?!
Однако и этот окончательный довод остался без результата, и друзья сошлись на том, что Тарас, носивший еще сатиновые косоворотки, наденет выходной костюм Василия, его лучшую зефировую рубашку, галстук и… обойдется совсем без головного убора. «Так даже в Москве принято сейчас ходить», — успокоившись, заключил Василий.
Разыскав одиннадцатую комнату, осторожно постучались в дверь, за которой слышались звонкие девичьи голоса. Ждать почему-то пришлось порядочно, стук повторять несколько раз, и, несмотря на то, что на дворе была прохладная погода, Тарас даже вспотел.