«Чаевничают, видать, со вкусом, не так, как мы», — успел подумать наблюдательный Тарас, сразу вспомнив свои «казенные» жестяные кружки и вечно куда-то исчезающую единственную ложечку, которую, что греха таить, подчас приходится заменять… зубной щеткой. Он понял, что девушка-монтер в оценке их и своего общежития ничего не преувеличивала.
— Проходите, проходите…
— Садитесь, пожалуйста!
— Хорошим гостям мы всегда рады, — любезно заверила одна из хозяек комнаты, тоненькая в талии, завитая шатенка.
Но полуботинки, надетые специально для шика без калош, были чуть-чуть в грязи, и ноги как-то сами не становились на новенькую, в нежно-радужных тонах, веселую полосатую дорожку. Присесть прямо на койку а мужском общежитии считалось проще простого и было так же принято, как, скажем, на скамейку в сквере. А здесь постели были застланы светлыми цветными одеялами различного рисунка (сразу видно, что не «казенные»), да и сами кровати так старательно убраны и украшены искусно расшитыми воздушными завесками и ажурными подзораавда, повскоми, что Тарас уже невольно опасался, как бы их ненароком не зацепить. Девушки, прчили со своих табуретов и продолжали любезно и настойчиво предлагать садиться, но какой же хоть чуть-чуть уважающий себя парень так поступит! Это отлично понимал и совсем неопытный в «ухажерстве» Тарас.
Наконец все уладилось: табуретов принесли из других комнат столько, что всем хватило, и от них в комнате сразу стало тесно. По-настоящему перезнакомились. Девушек звали: Поля, Рита, Зоя и Лида. Начали пить чай.
Через десять минут Василий уже чувствовал себя как дома: шутливо просил класть побольше сахару, наливать погорячее, непринужденно хвалил «заварку» и особенно варенье, узнав, что его готовили сами девчата, все время каламбурил, несколько раз рассмеивая до слез, видимо, очень смешливых Зою и Лиду. А Тарас больше молчал, так и не преодолев своего смущения. Он с благодарностью поглядывал на Полю, которая вела себя с ним просто, дружелюбно, а когда он особенно надолго умолкал, смело перебивала безостановочно говорившего Василия и первая обращалась к нему, Тарасу, с каким-либо вопросом.
Почти все время молчала и какая-то медлительная, застенчивая или мечтательная Рита.
Тарас остался очень доволен вечером. Уже дома, когда он улегся, ему все представлялось лицо Поли. Он теперь твердо знал, что это самое прекрасное из всех виденных им лиц; и, закрыв глаза, он его тотчас же видел, и, будто наяву, слышался ее низкий, бархатистый голос: «Пей, пожалуйста, Тарас, чай ведь совсем остынет!», «Почему так мало варенья положил: неужели ты, Тарас, в самом деле не любишь сладкое?!» И человеком она — теперь Тарас в этом тоже нисколько не сомневался — была замечательным. Василия она называла на «вы», а его, как старого знакомого, на «ты» — и это льстило и казалось ему неспроста; и то, что она была так внимательна, тоже неспроста. Даже профессия ее необыкновенно нравилась Тарасу. Никогда не знавший тепла семейной ласки, совсем не помнивший мать, Тарас теперь весь был преисполнен благодарности к Поле за ее необыкновенно-душевное отношение, внимание. Это тоже, конечно, неспроста.
А Василий жадно сжигал папиросу за папиросой и все чертыхался.
— В шахте не кури, да еще там пришлось почти целый вечер слюнки глотать… «В фо-орточку ча-адите себе на здоровье!» — возмущенно передразнивал он Полю, потому что именно она решительно запротестовала, когда он вздумал закурить сигарету, от дыма которой девчата сразу же закашлялись. — Подумаешь, какие гигиенисты на шахте завелись! Понацепляли разные тюлевые занавески и теперь сами боятся по комнате пройти. Рабы вещей! Видел задавалистых, сам люблю при случае пофасонить, а таких еще, как твоя Па-ла-гея, ей-богу, не встречал. Только одна там и есть нормальная — Ритка… Ты как хочешь, а я больше туда не ходок…
— А плохо, что ли, что дымить там и на пол плевать нельзя? — сдержанно, но очень сердито отзывался Тарас.
Он злился на Василия совсем не за то, что тот называл Полю «Па-ла-геей», величал «усатой»; он сразу заметил, что она ему снова не приглянулась, и это по-прежнему лишь порадовало Тараса. Но ему уже было обидно, что друг столь не чутко, еще ничего не зная, не понимая, вторгается в то сокровенное и дорогое, что тайно затеплилось в его душе. Кроме того, Тарас опасался, что Василий и впрямь сдержит свою угрозу и дальнейшие посещения уютной девичьей комнатки оборвутся; он знал, что без решительной поддержки своего дружка заявляться ему в седьмое общежитие пока рискованно: можно сразу все испортить своей проклятой, непобедимой застенчивостью и неуклюжестью. И все-таки фраза «твоя Па-ла-гея» даже в устах не очень-то разборчивого на выражения Василия звучала почти как музыка. «А я не отказываюсь: моя, — мысленно соглашался он с разошедшимся дружком, — и никогда по собственному желанию ни за что от этого не откажусь…»