Когда он открыл дверь своей комнаты, дохнувший через распахнутое окно сквознячок бесшумно подкатил что-то ему под ноги. Тарас включил свет и, сердито толкнув носком сапога футбольный мяч, снова загнал его под койку. Одетый лишь в трусы и майку, блаженно разметав по койке руки и ноги, богатырски похрапывал на неразобранной постели Василий. На придвинутом к койке табурете лежали перевязанные белым ремешком бутсы и, видимо наспех стянутая, полувывернутая наизнанку футболка. А на своей тумбочке Тарас обнаружил стакан и до половины распочатую бутылку портвейна; за горлышко ее, точно аптечная сигнатурка, была зацеплена записка Василия:
«Хотел, Тараска, обмыть с тобой позорное поражение новошахтных, но ты куда-то запропастился, а я так за сегодня сморился, что вряд ли дождусь: спать хочу зверски… Матч закончился в нашу, Тараска, пользу со счетом 5:3. Правда, меня во второй половине несправедливо удалили с поля якобы за грубость, но это, конечно, не умаляет нашей с тобой законной радости и гордости, — читал Тарас, не снимая с горлышка длинной полоски бумаги. — В общем я угощаю, а ты, тихоня, не отказывайся от мировой, чтоб я знал утром, что мы друзья по-прежнему. Знаешь, Тараска, ей-богу, не стоит из-за какой-то шалой девчонки-истерички нашу давнюю светлую дружбу ломать: старый друг — лучше новых двух!!!
Будильник я завел — не трогай.
«Ну и дру-уг!.. — изумленно покачал головою Тарас, но, сразу представив осунувшееся, как после болезни, лицо Поли, чуть не заскрипел зубами от боли и ярости. — Ну и понимаешь же ты, Кожухов, что такое светлая дружба!.. — задыхался от обиды Тарас, чувствуя, что накипь этого дня подходит к горлу. — Наломал, пошляк, дров, наплевал в души своим друзьям и можешь спать, ушкарь, будто праведник! Да еще совести хватает лезть со своей мировой, с подлыми своими посланиями и потчеваниями…
Тарас был возмущен до глубины души. Не снимая записки, он тут же переставил это угощение на тумбочку хозяина, выключил свет, разделся и лег. Но еще долго ворочался на своей койке, невольно слушая безмятежное похрапывание Василия.
4
Разбудил их, как всегда, будильник. Чтобы не проспать, ребята ставили его посредине своего непокрытого стола. Зазвенев, он начинал лихорадочно подпрыгивать на упругой фанерной крышке, и получался такой дребезг, что не услышать его было невозможно.
— Да хватит тебе, суматошный: когда просыпаем — молчишь, а видишь, ребятки на ногах, — и раззвенелся, — подбежал к столу и шутливо прикрыл будильник обеими ладонями Василий. Он отлично выспался и поднялся, как видно, в самом прекрасном расположении духа. — Ты, Тараска, полагаешь, скоро мы кончим «порох нюхать» в новой проходке? Помнишь, как клялись на всех собраниях главные строители, что сдадут этот штрек быстро? — спрашивал он, стоя в трусах и майке перед распахнутым окном и плавно взмахивая руками, точно плыл саженками.
Тарас не отвечал. Он наспех проделал возле своей койки с десяток заученных упражнений и начал торопливо одеваться.
— Ты что ж, бригадир, не возмущаешься? — игриво продолжал Василий. — Попал в начальство, и сам начинаешь заниматься сглаживанием всех острых углов?!
Однако, заметив на своей тумбочке нетронутое вчерашнее угощение, сразу же нахмурился и прекратил начатую гимнастику.
— Не смей вино сейчас пить, — строго, но сдержанно сказал Тарас, видя, что он, раздраженно скомкав и выбросив за окно свою записку, налил полстакана.
— Это не водка, а портвейн виноградный, в умеренном количестве его всегда употреблять можно, даже полезно, — возразил Кожухов, опорожнив стакан и наливая еще.
— Перед спуском в шахту не имеешь права пить и портвейн! — уже крикнул Тарас.
— Эх, теляче, теляче, — сокрушенно сказал Василий и даже презрительно выпятил, по своему обыкновению, подбородок. — Изменяешь, значит, нашей испытанной дружбе земляков? Но попомни, Тараска: дружба горами ворочает, а способность наживать врагов всегда хуже искусства приобретать друзей! Пей, говорю, пока предлагаю вот эту мировую, — протягивал он почти полный стакан, — да давай на таких ругачках точку ставить. Ну, чего уставился? Это ж, теляче, портвейн номер двенадцать — врачи такой как лекарство даже роженицам прописывают.
— Я теперь ни одному твоему слову не верю! Можешь морочить голову кому-нибудь еще, — все больше и больше свирепел Тарас. — Убирай в тумбочку или… хоть к черту свое угощение, пока я за окно его не вышвырнул!