И вдруг в застоявшейся тишине этого душного, круто поднимавшегося гезенка Тараса осенила новая мысль. Он даже приостановился на миг, не спуская глаз с неровно маячившего впереди желтого пятна лампочки Улитина: так ясно ему вдруг представилась вся непривлекательность того положения, в которое уже поставил его Василий, та почти комическая (со стороны-то определенно смешная!) унылость, в которую он неизбежно будет погружен и после того, как они поженятся. И Тарас понял, что он, наконец, нашел решение, на которое можно ему теперь с горем пополам внутренне опереться.
«Почему это нужные догадки редко приходят в голову сами сразу? Непременно их надо разыскивать и притаскивать! — Тарас впервые за сегодняшний день улыбнулся. — Нет, Харитон, поменять комнату мало, мелко, полумера, — вздохнул он, величая себя Харитоном, что он всегда делал, когда мысленно разговаривал с собой как бы от второго лица. — Не о смене комнаты теперь тебе надо думать и хлопотать, а о том, чтобы выехать отсюда совсем! На худой конец — перебраться на шахту «Новая»… Нет, это тоже близко!.. Надо немедленно переселяться в другую область или даже забраться совсем подальше… удрать бы куда-нибудь… аж за Полярный круг! Эх, хорошо бы в моем дурацком, можно сказать, безвыходном положении попасть на арктическое зимовье! Или, еще лучше, поступить бы корабельным плотником на какое-либо мощное судно, отправляющееся в самое-самое далекое плаванье. На несколько бы лет!.. Интересно, как попадает в подобные необычные места работы наш брат мастеровой?»
— Привал, ребята! — неподдельно-радостно проговорил где-то впереди Улитин.
И тотчас же Тарас понял, что выбрался из гезенка, и теперь можно распрямиться: прежде чем увидеть, он почувствовал это руками и ногами.
— Теперь садитесь по-шахтерски, на чем стоите, — любезно приглашал отдышавшийся десятник, — передохнуть тут надо, ребята молодые, как следует! Потому дальше хоть теснее этого не будет, да старые выработки велики, и воздух потом пойдет много хуже этого…
Сам Улитин тут же присел на корточки, а Тарас с удовольствием потянулся несколько раз всеми суставами и остался на ногах: ему словно все еще не верилось, что снова можно безнаказанно выпрямляться в полный рост, не боясь стукнуться головой, и дальше по выработкам двигаться не на четвереньках, а шагать. Поглаживая колено, привалившись спиной к влажной крепи, опустился на корточки и Василий. Он несколько раз громко сплюнул угольную пыль и раздраженно сказал:
— По другим местам, например хоть Юг взять, в шахтах уж лампочки дневного света, а тут… — запнулся он, видимо подбирая выражение посильнее.
— Тут, ребята молодые, выработки оставленные, старые, — на лету подхватил Улитин, всегда плохо переносящий, если при нем начинали ругать «Соседку».
— А не в старых?
— Ну-к что же?! — пытался выиграть время десятник, чтобы ответить вполне достойно. — Не в старых тоже скоро… может, и у нас, на «Соседке», крепильщики-то «деревянные» не будут нужны, — ловко сманеврировал он, — так все крепление в главных штреках и будет только металлическое и железобетонное! И шахтные стволы при их проходке скоро везде будут крепить только железобетонными тюбингами! Тогда вся работа по креплению у проходчиков будет заключаться лишь в монтаже тюбингов…
— А в лавах и забоях вся крепь будет только из консервированного леса, — негромко вставил все время молчавший Тарас.
— А потом совсем побоку и шахты и разные там вышки, скважины: к чертовой бабушке забросят и уголек этот и нефть! — озорно выкрикнул и засмеялся Василий, довольный, что Тарас, наконец, поддержал начатый им разговор. — Одни реакторы управятся!
— Это ты врешь, — строго сказал Улитин. — Без угля, как без хлеба, никогда нельзя! Не зря сам Ленин назвал уголь хлебом промышленности!
— Постойте, ведь тогда…
— Можно погодить, нам не родить, но только… даже очень обидно, когда такое шахтер говорит, хоть и молодой!
— Да вы выслушайте, а тогда уж и расстраивайтесь!
— Нет, теперь ты меня погоди, — разгоряченно и бесцеремонно опять перебил Василия десятник, — слушай-ка сам мой ответ да тоже не расстраивайся, а на ус мотай!.. Я на эту «Соседку» только чуток постарше твоих лет пришел. А как к шахте все впервые подступаются, сами знаете: с одним голым страхом! Хожу, помню, по поселку, смелости набираюсь, прицеливаюсь. Гляжу — на заборчике приклеена небольшая афишка: «О возможности подземной газификации угля — лекция культпросвета». Вот так, думаю, сурприз для первой встречи: приехал, а тут чуть ли не извержение газов из шахты ожидается? Как сейчас она, афишка-то эта, на желтой оберточной бумаге перед моими глазами! Прочитал я ее и раз и два — сходить бы послушать самому, да вижу, число трехдневной давности. Оглянулся — идет по проулку в мою сторону молоденький шахтер; такая же, наверное, тогда у него была горячая голова, как у тебя сейчас! — засмеялся Улитин. — Останавливаю его, здоровкаюсь и вежливо спрашиваю: не был ли, дескать, он случайно на этой лекции, любопытно, мол, мне знать, о чем тут речь? Оказалось — был. А в своих мыслях уж вижу провалы, дым и пламень и всякие прочие подземные страсти, хоть и был чуток обстрелянный… Дело-то известное: у страха глаза велики! «Обвал, что ли, — спрашиваю его, — на вашей шахте возможен и скоро ожидается?» — «Видно, говорит, сразу, что шахты никогда не нюхал: да такое и случится — афишу об этом не повесят», — высмеял он меня. «Так в чем же дело?» — «Уголь, поясняет, в ближайшее время… не станут больше в «Соседке» нашей прежним старорежимным способом из земли вынимать». — «Как же?» — «Прямо в породе будут его превращать для легкости в горючий газ, и по железным трубам на-гора́ он сам потечет, как вода, хоть за десять верст!» — «А если, мол, надо… на тысячу? И как, к примеру, обойдется без угля морской флот? Я вот, — говорю ему, — сам на Балтийском флоте матросом почти год служил, по ранению оттуда, знаю, какая великая масса этого угля в судовых топках сжигается!» — «Все теперь на газе будет!» Вот так, соображаю, клюква: ехал на заработки, собирался уголек во славу шахтерскую рубать, а тут здрасте — газ!..