Была в его характере и еще одна неприятная черточка, впрочем тоже вытекающая из беспринципности, — это его необыкновенно легкая «перестройка», смена симпатий и антипатий, скорое и не всегда удачное переметывание от одной спорящей группы к другой, в зависимости от того, «чья берет», даже в ничего не сулящих ему мелочах.
Именно эта привычка двигала им, когда он вдруг неожиданно и фамильярно похлопал по плечу отнюдь не заулыбавшегося десятника, с которым всего минуту назад вел резкую и грубоватую словесную перепалку. Свой спор он немедленно посчитал безобидным, доверительным, вполне товарищеским — моментально уверился, что именно так воспринял его и Улитин. Ну, а вопрос Тараса тут же расценил как самое настоящее понукание человека заслуженного, всеми уважаемого и без того делающего одолжение, почти любезность. «Эх, теляче, теляче, — мысленно осудил он бестактность Тараса, — еще гордыбачился давеча, отказался от мировой, ну, пеняй теперь на самого себя. Я-то без тебя очень обыкновенно обойдусь, а вот ты без меня уж теряешься! Улитин в три раза тебя постарше и, может, в десять поопытнее, с ним вон как сам начальник считается — только просит, а ты вздумал его подгонять!..» От внимания Василия не ускользнули ни сдержанно сухая отповедь десятника Тарасу, ни то, что, обращаясь к нему, он назвал его холодно и официально: «молодой бригадир». Для Василия этого было вполне достаточно, чтобы понять, на чьей стороне расположение Улитина. Кожухов сразу же почувствовал прилив необыкновенной симпатии и даже чего-то похожего на нежность к этому бывалому человеку.
Подобные зигзаги не были новостью для Тараса, давно понимал он и больше — характер у его Василька, как он определял, «чуток вывихнутый», делающий порой земляка в полном смысле этого слова человеком настроения; что Кожухов совсем не из тех, кто может поставить могучее «сказал — сделаю» на место увертливого «хотел, собирался, но забыл». Все это Тарас отлично знал, и тем не менее в накал утренней ссоры и всего пережитого им вчера даже такой пустяк, как это внезапное заигрывание Василия с Улитиным, будто добавил что-то новое и опять поднял на миг к самому горлу всю накипь обиды. До возвращения из отпуска он ценил в Василии и ловкость, и находчивость, и веселость, и этот необъяснимый его дар располагать к себе людей (черты, которых, по его представлению, не хватало самому). Вплоть до вчерашнего дня он даже дорожил его дружбой. А вчера вечером, слушая безмятежное похрапывание Василия, ему вдруг пришла в голову странная мысль о том, что еще неизвестно, как лучше и честнее: иметь такого Василька в фальшивых, неискренних, ненастоящих друзьях или в открытых и откровенных недругах. Тогда измученный Тарас так и заснул, не решив этого вопроса.