Тарас промолчал. «Черт с ним, пусть бухает, ни единого теперь замечания делать я ему не стану: все равно это бесполезно!»
Однако при каждом чрезмерно неосторожном стуке сзади Тарас озабоченно сдвигал брови и сердито оглядывался назад. Потом невольно поднимал лампу повыше и окидывал внимательным взглядом кровлю; она тускло поблескивала в прозорах между толстыми матицами: в световом пятне лампочки были видны и отслойки на ее поверхности и то, что сланец серо-пепельный, а тончайшие пережимы, точно морщины на старом лице, более темные, местами черные. Тарас поднял кусок породы, рассмотрел при свете лампы: он был как слоеный пирог и легко распался в руках на отдельные прослойки. Пластинки были твердыми и хрупкими, похожими на грифель, а пережимы пачкали руки, напоминали слежавшуюся сажу или жирный уголь. В некоторых местах эти рыхлые пережимы, видимо, утолщались, и тогда даже при легком постукивании из щелей крепи, как из дыр худого мешка, сыпалась пыльная мелочь, и время от времени ударяли по каскетке комочки покрупнее. «Вот стукнет этого ухаря по каскетке плиточкой поувесистей — и поднимайся потом на-гора́ с новой неприятностью: доказывай тогда, кто прав, а кто виноват, — снова озабоченно подумал Тарас. — Особенно, конечно, при этой нашей сложной и запутанной «личной ситуации»… Если скоро не уеду, то на ремонте этой крепи опять придется схватываться! Значит, выехать отсюда, выехать немедля!»
И тотчас же, словно нарочно, обушок Василия ударил особенно гулко. Уже не колеблясь, не взвешивая, Тарас выпрямился, как отпущенная пружина, и возмущенно оглянулся, намереваясь тут же призвать к порядку этого зарвавшегося молодчика. Но Василия не увидел: с кровли, там, где он работал, уже не как из прохудившегося мешка, а будто из развязанного куля, сыпалась мелочь, и она, подняв целое облако пыли, загородила в этот миг и Василия и свет его лампочки. Когда Тарас подбежал, сверху все еще текла тоненькая струйка — она дробно, как град, барабанила чуть правее Василия по толстому лежню. А Василий, припав на левое колено, изо всех сил изгибаясь сильным, тренированным телом, дергал правую ногу, точно попавшийся в капкан заяц, и, приподняв лампу, неотрывно смотрел из-под каскетки на кровлю. Даже впопыхах почувствовал Тарас за этой до предела напряженной позой и отчаянными рывками Василия его безмерный страх перед кровлей и еще более неизмеримое желание — жить, жить, жить… Сместившийся из своего гнезда лежень, вывернутый накренившейся толстой, влажной, тяжелой стойкой, больно прижал правую ногу Кожухова к соседнему лежню, захватив в ловушку ступню, но Василий, испытывая ужас перед кровлей, продолжал неистово дергать ногу и все приподнимал лампу, пытаясь разглядеть нависшую угрозу, пока по лампе не стукнуло комом породы и она не погасла.
Не теряя ни секунды, Тарас схватил тяжелую осклизлую стойку обеими руками и быстро отвел ее в противоположном направлении: скрепленный с ней врубкой и скобой лежень сразу же лег на свое старое место, чуть даже развернулся в другую сторону.
— На-абухался, — сдержанно заметил Тарас, когда Василий высвободил ногу. — А ведь могло бы вполне получиться и куда хуже!..
— Да черт ее знал, этакую здоровилу, что она упадет… — сказал Василий, морщась, обняв ладонями ступню, кивком головы показывая на стойку. — На этом, Тараска, дохлом деле что хочешь с кем угодно может случиться… Сыпаться, Тараска, вроде совсем перестало? — поспешно спросил он, все еще опасливо косясь на небольшую, но грозно обнажившуюся зубчатую, корытообразную выемку в кровле.
— Отходи немедленно от этого места!
— Отходи… Если б мог я идти, — все же чрезвычайно поспешно поднялся и захромал Василий прочь. — Связки, что ль, растянул: прямо не наступлю!
— Дофорсился, добухался, — уже с сердцем повторил Тарас. — Как теперь без лампы и с такой ногой будешь работать?..
Однако работать не пришлось и Тарасу. Едва они отошли от злополучного места, как там что-то коротко хрястнуло и с грузным шорохом сползло. Они остановились затаив дыхание. Потом, выждав некоторое время, осторожно подошли. Тарас поднял лампу и осветил.
— Концы, Тараска, завал, — тихо, с дрожью в голосе сказал Василий.
— Не завал, а местное нарушение кровли… Может, всего на метр-два!
— Не умер Данило — его придавило…
— У нас два топора и лампа. И четыре здоровые руки! И Улитин там… И еще ходки, конечно, есть!..
— Улитин, Тараска, далеко: он будет теперь там сидеть и подремывать, как святой… Эх, э-эх, а еще Банников утверждал давеча, что и воздухом и кровлей человек в шахте управляет, как автомашиной.