— Не бросай, Тараска! — немедленно попросил Василий.
— Не брошу.
— Ты не злобься на меня, Тараска, я ведь…
— Молчи!..
Тарас тоже опустился на землю и разбито привалился спиной к мокрой крепи. И говорить и слушать ему и впрямь было трудно: от чрезмерного физического напряжения и плохого воздуха во всем теле разлилась еще никогда не испытанная им свинцовая тяжесть, в горле пересохло, в голове был шум и звон, а сердце стучало так, словно собиралось выпрыгнуть из груди. Он сидел несколько минут, напряженно дыша, уронив отяжелевшую голову на колени, пока не почудились ему какие-то приглушенные лающие звуки. Тарас поднял голову и прислушался.
— Тю, дурной! — сказал он, когда понял, в чем дело. — Ты чего это, Василий, надумал?
— Ни-икогда нам, Тараска… похоже, на-гора́ не выбраться, — с трудом сказал Василий. Он все еще приглушенно всхлипывал.
— Почему ж это?
В душе Василий очень опасался, что Тарас его бросит: скажет, что уходит, чтоб поскорее потом вернуться к нему с помощью, и все, и оставит одного. «А потом не вернется, или не найдут, иль уж чересчур поздно придут…» Да и сама по себе перспектива надолго остаться в одиночестве в этой жуткой подземной тишине его пугала, страшила. Именно эта мысль его взбудоражила больше всего, однако вслух он ответил:
— Воздух все хуже… От него уж голова у меня, Тараска, ну прямо как у вола, — большая-большая, мне кажется… И все дальше пухнет! — невесело и грубо пошутил он, видимо уже испытывая стыд за свое малодушие.
— Наоборот, сероводородом стало вонять меньше.
— Да тут, Тараска, похоже, не один он: небось уж всякого жита по лопате…
«А ведь, наверное, Василий в этом прав, — мысленно согласился Тарас, — пока шли, вроде воздух был полегче, а как присели, и сразу стало еще душнее, еще больше стучит в висках. Тут, вероятно, чуть-чуть и метана имеется, потому в глотке потачивает… и повышенный процент углекислоты. Эти два родных брата, а особенно углекислый газ, всегда больше по низам стелются…»
Чтобы проверить свою догадку, Тарас поднялся на ноги, и ему показалось, что он не ошибся: вверху дышалось легче, чем у земли.
— Поднимись, Василий, постой немного на ногах: внизу воздух хуже…
С помощью Тараса Василий поднялся и стоял сколько-то времени на одной ноге, привалясь всем корпусом к крепи. Затем они двинулись в свой нелегкий путь, отдыхая все чаще и чаще.
Потом и Тарас не шел — полз на четвереньках, а Василий уж невыносимо тяжелым кулем разламывал его спину, порой безвольно мотал в темноте свесившимися руками и, соскальзывая со спины, мешал ползти, а временами так судорожно охватывал его шею, что у Тараса перехватывало дыхание и перед глазами стремительно расходились оранжевые мигающие круги. Когда Василий еще раз соскользнул, Тарас почувствовал, что без длительного отдыха ему уже не приладить его снова на спину. Он изнеможенно сел тут же, даже не прислонясь к крепи: по ней непрерывно сочилась влага, а где-то совсем рядом невидимо, но вполне четко журчал говорливый ручеек. Правда, и сверху теперь безостановочно брызгала холодная капель, от которой давно набухли, отяжелели и залубенели брезентовые шахтерки.
— Не бросай, Тараска!
— Не брошу.
— Ты мне чуток помоги подтянуться к крепи: я хоть спиной привалюсь… каплет тут здорово…
— От дождя в воду?
Снова Тарас услышал знакомые лающие звуки. Но теперь он уже не возмущался, не утешал. «На этот раз, пожалуй, оснований у Василия почти достаточно, — объективно, как бы со стороны, мысленно взвесил он. — Шансов за то, что скоро выберемся, к сожалению, не очень прибавилось».
Тарас попробовал на миг представить самое худшее: что они совсем обессилеют, прежде чем их разыщут, что их, наконец, раздавит новое местное нарушение кровли. Но неживущим, то есть недвигающимся, недумающим, представить себя решительно не смог. Так же, как не удалось ему недавно, купаясь в море, представить, что когда-либо сможет утонуть. Перед ним вдруг, как увиденное, предстало ослепительное солнечное сверкание, лениво набегающая на берег бирюзовая морская волна, превращающаяся от удара о скалы в кипящую жемчужную россыпь; а дальше, дальше — эта безбрежная ультрамариновая ширь спокойно улегшегося, будто каждой волной ластящегося к солнцу моря… А он зашел по пояс в воду и остановился, залюбовавшись на необычную для него картину: прямо перед ним плавали и ныряли два дельфина, один большой (наверное, «мамаша»), а другой упитанный, увесистый малыш. Сверкая мокрой, словно отлакированной, кожей, они одинаково забавно резвились на солнце: ловко кувыркнувшись, быстро исчезали под водой, затем выныривали, но уже далеко от прежнего места, и снова неожиданно погружались. «Не советую сейчас вам, молодой человек, непременно здесь купаться, — сказал ему проходивший берегом какой-то пожилой мужчина, — даже если вы отличный пловец… Им иногда приходит фантазия поиграть и с пловцами, а самки с детенышами опасны…» Тарас тогда торопливо окунулся и послушно выбрался на берег; и, нежась на горячем песке в ожидании, когда уплывут подальше резвуны, подумал о том, что было бы совсем нелепо, если бы «заиграл» его в море дельфин именно в это чудесное время, когда, наверное, уже ждет не дождется горячо любимая девушка.