При воспоминании об этом он беззвучно, чтобы не огорчить Сичэня, вздохнул. Сегодня Башня Золотого Карпа полнилась звоном детских голосов, и Гуанъяо в который раз поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы и у него был его собственный ребенок. В конце концов, у Цзысюаня уже трое, а сам он еще даже не женился! И ведь у него был шанс вступить в брак с хорошей девушкой несколько лет назад. Все складывалось довольно неплохо: он нравился Цинь Су, и даже отец был вроде бы не против… Правда, семья девушки особого энтузиазма не выразила, но Цзинь Гуанъяо верил, что со временем сумел бы преодолеть и эту преграду. Однако его мать, едва заслышав о его планах, решительно воспротивилась. Она заявила, что он чересчур молод, и прочитала целую лекцию о том, как ненадежно и непостоянно мужское сердце в двадцать лет. Напомнила, что ее сын хотел развиваться как заклинатель, и, хотя он уже многое наверстал, работы ему на этом поприще предстоит немало. И в конце добавила, что негоже младшему брату вступать в брак вперед старшего, а раз уж ее А-Яо выбрал Сичэня себе в старшие братья, то придется ему подождать своей очереди.
Сичэнь жениться не торопился, и в результате Яо тоже оставалось только мечтать о собственной семейной жизни. На мягкое напоминание о том, что родной младший брат Сичэня все-таки позволил себе уже вступить в брак, мать ответила, что на обрезанных рукавов вообще и на Вэй Усяня в частности никакие правила не распространяются. Это признал даже Лань Цижэнь, а потому и всем остальным остается только смириться.
Вэй Усянь в принципе стал головной болью и стихийным бедствием для почти всех великих орденов. Кажется, только в Цинхэ Не избежали его тлетворного влияния — и то, возможно, лишь потому, что Не Минцзюэ однозначно заявил, что ноги этого темного заклинателя не будет на его территории, а брату запретил поддерживать с ним любую связь. Последнему содействовал и Лань Ванцзи, вообще крайне болезненно воспринимающий хоть какую-то связь Вэй Усяня с кем угодно. Он и Цзян Ваньиня сверлил подозрительным взглядом, стоило его мужу завести с ним разговор, и в Пристань Лотоса они всегда ездили вместе.
Остальные же хлебнули по полной. Больше всего, конечно, досталось Гусу Лань, ибо Ванцзи, раз заманив Вэй Усяня в Облачные Глубины, был твердо намерен задержать его там навсегда. Остальные оказались просто поставлены перед фактом — и именно тогда Цзинь Гуанъяо понял, почему все в этом ордене так спокойно отнеслись к женитьбе Лань Цижэня на его матери. Если Лань решал, что ему нужен какой-то человек, для него больше не существовало никаких преград.
Орден Юньмэн Цзян претерпел, скорее, моральные страдания, ибо Цзян Ваньинь так и не простил «похищения» своего шисюна — не простил, как ни странно, в первую очередь самому «похищенному». А вот за орден Ланьлин Цзинь пришлось отдуваться уже лично Гуанъяо. С того момента, как он семь лет назад получил встревоженное письмо от Сичэня насчет пленных Вэней, которые позарез понадобились Вэй Усяню, Яо на несколько месяцев забыл про покой.
Лишь много позже, когда он по просьбе брата проявил чудеса дипломатии в общении с отцом, Цзинь Гуанъяо узнал, как кстати он решил уступить семейным чувствам. А вот на самого Сичэня он даже обиделся, хотя раньше ему казалось, что на это солнце обижаться невозможно.
Простил Цзинь Гуанъяо своего брата только тогда, когда осознал и поверил, что тот действовал, полностью повинуясь настояниям своей тетушки. Мэн Ши очень тяжело носила своего второго ребенка — и это было неудивительно. Яо знал, что ивовые девушки пьют специальные отвары, чтобы не дать себе забеременеть от клиентов, а если подобное все же случается, скидывают плод. Сам он родился, когда Мэн Ши была очень молода, и ее организм не был еще ни отравлен, ни измучен. С тех пор многое изменилось, и пришлось приложить немало усилий, чтобы в первые месяцы беременности сохранить жизнь ребенка, а в последние — жизнь матери. Целители Гусу Лань оказались бессильны: они больше привыкли работать с ранами, нежели с обычной телесной слабостью. Тогда-то и влез Вэй Усянь, вспомнив об одной очень талантливой девушке из Вэней. По его словам, та могла творить чуть ли не чудеса, но Лань Цижэню, доведенному до отчаянья, уже не нужны были подобные подробности. Однако он знал, что прямая просьба к Цзинь Гуаншаню, забравшему себе всех выживших в битвах Вэней, ничего не даст. Тот не подал бы руки той, что не просто поставила его в неловкое положение перед всеми орденами, но еще и посмела быть счастливой без него.
Вэй Усянь просил за Вэней, Ванцзи — за мужа, Лань Цижэнь — за жену, при этом настаивая, что причину надо сохранить в тайне, а Мэн Ши умоляла не пугать ее Яо раньше времени. Сичэню ничего не оставалось, как засесть за письмо к Цзинь Гуанъяо, в котором он постарался быть как можно убедительнее. За лесом удалось спрятать дерево, и Вэнь Цин вместе с ее братом и остатками выживших Вэней в конце концов смогли переправить в Гусу. Самого Яо все это время совместными усилиями держали на расстоянии от Облачных Глубин, и о подоплеке этого «ланьского заговора» он узнал лишь после рождения сестры. Доведенный почти до сердечного приступа Лань Цижэнь заявил тогда, что это их первый и последний ребенок, и с тех пор оберегал супругу как зеницу ока.
А родившаяся с таким трудом Лань Шу тут же стала главным сокровищем своей семьи. И даже заслужила особое уважение от Вэй Усяня, повторив и закрепив «подвиг» его матери. Дело в том, что в младенчестве А-Шу засыпала, только когда ее держали на руках, и при этом вечно норовила намотать себе на пальчики волосы державшего, — Яо предположил тогда, что в этом проявилась ее истинно ланьская страсть к собственничеству. Все родные и близкие, удостоившиеся подобной чести, быстро научились следить за тем, чтобы их волосы были откинуты за спину, вне пределов досягаемости маленьких ручек. Однако бороду девать было некуда, и Лань Цижэнь несколько раз оказывался в ситуации, что он не мог уложить свою дочь обратно в кроватку, не потревожив. Бородой пришлось пожертвовать, а затем Мэн Ши удалось мягко убедить мужа, что тот и без нее выглядит достаточно представительно.
У самого Цзинь Гуанъяо отношения с отчимом сложились неплохие. Прибыв с Ланями на свадьбу, он остался на пару месяцев, присоединившись к местным ученикам, и Лань Цижэнь не преминул отметить как его усердие, так и его потрясающую память. Гуанъяо с удовольствием задержался бы подольше, однако Цзинь Гуаншань начал проявлять нетерпение, и под конец второго месяца уже буквально завалил Облачные Глубины требованиями вернуть ему сына. Гуанъяо с Лань Цижэнем тогда договорились, что продолжат обучение в формате переписки: наставник счел, что этот ученик достаточно умен и дисциплинирован, и был готов обеспечить его всеми необходимыми материалами. Цзинь Гуанъяо был благодарен за это, но еще более за то, что такая постоянная, почти демонстративная переписка с его «вторым домом» неизменно держала в тонусе главу Цзинь. Гуанъяо не обманывался чувствами отца на свой счет и, добившись первоначальной цели, сделал все, чтобы укрепить и упрочить свое положение. Письма от Лань Цижэня, несмотря ни на что сохранившего свой авторитет среди орденов, очень этому способствовали.
Но самой большой удачей оказалось то, что Цзинь Гуанъяо неожиданно для самого себя удалось поладить с братом. Цзинь Цзысюань, хоть и производил впечатление человека надменного и высокомерного, на деле вовсе не являлся таким. Честности и благородства в нем скрывалось побольше, чем во многих других, но куда сильнее Гуанъяо подкупила его почти детская наивная доверчивость. Цзысюань был его выше и старше, однако иногда казался настолько беззащитным перед интригами внешнего мира, что в какой-то момент Гуанъяо осознал, что взял брата под своеобразную опеку. А позже обнаружил, что они прекрасно дополняют друг друга. Цзинь Цзысюань получил превосходное образование и теоретические познания имел весьма обширные. К тому же, опять-таки несмотря на чересчур напыщенный вид, он оказался достаточно умен. Но при всем при этом Цзысюань, казалось, был начисто лишен любых социальных навыков. Это была даже не молчаливая неподвижность Ванцзи, которая выглядела хотя бы нейтральной. Цзысюань же обладал потрясающей способностью говорить совсем не то, что имел в виду. Он сам понимал это, злился — и неизменно лишь ухудшал положение. И если в переписке Цзинь Цзысюань еще мог придерживаться каких-то рамок, то в личном общении становился ходячей катастрофой.