АМУР: Здесь нет ничего химерического. Вы можете трогать все, что принадлежит мне. Вы можете это трогать, но только при условии, что вы это не унесете, ибо, судя по всему, это вам не принадлежит.
БОЯЗНЬ:… Да, я искала Бога и в результате очень высоко, на небе или на своде этой аллеи, утекающей как поток в пропасть, обнаружила некий водяной просвет. Таким образом, получилось два потока, которые следовало пересечь: один ногами, другой головой. А эта необъяснимая стена, эта высокая кладбищенская стена продолжалась, образуя угол…
АМУР: Угол вечности.
БОЯЗНЬ: Похоже, вы сами не очень хорошо представляете, что тут у вас творится. Так вот, слушайте внимательно.
АМУР: Я редко обращаю внимание на амурно-дверные глупости.
БОЯЗНЬ: И зря. Это так страшно!
АМУР: Можете и дальше зря тратить свое время. Мое время отныне остановлено третьей стрелкой.
БОЯЗНЬ: Водяной просвет над моей головой уменьшался, а грязь под моими ногами разбухала. Я шагала в тине, пахнущей мускусом. Ведь ночью под окна юношей приходят и льют свою туалетную воду ведьмы; те самые ведьмы, что красными от крови руками давят не мыло, а мозги мускусных крыс. Мерзкая жижа. И тут водяной свет с небес вдруг пролился между двумя крышами и пропал, успев разметать звезды, причем все сразу. Воли не осталось; мои ноги вросли в землю. Вы, разумеется, знаете, что воля исчезает, когда падают звезды?
АМУР:… Звездная падаль. Прекрасно.
БОЯЗНЬ: Я очутилась перед другой, еще более герметичной дверью. Две ступеньки, из которых первая отсутствовала…
АМУР: Из которых первая… А на чем же, сударыня, держалась вторая?
БОЯЗНЬ: Ни на чем. Известно лишь, что когда-то существовала первая ступенька, а теперь на ее месте осталась брешь. Но вторая все равно вела к порогу! Возможно, брешь была окном в подвал или проемом в погреб…
АМУР: … то бишь, погребальным проемом.
БОЯЗНЬ: Сразу поверить в это было непросто. Верят лишь в то, что доставляет удовольствие. Через час и год я ступила на эту вторую ступеньку и почувствовала, как она сопротивляется.
АМУР: Лучше всего держится то, что держится на пустоте… например, земной шар.
БОЯЗНЬ: Я поднялась по химерической лестнице, с которой уже давно никто не спускался.
АМУР: Вы поднялись по лестнице свода как стрелка в компасе астролога. В этом нет ничего нового, но вы действовали, не задумываясь, ибо для вас это слишком логично.
БОЯЗНЬ: Я взобралась… как стрелка в компасе астролога? Может, вы еще скажете, что у меня худые ноги? Позвольте мне завершить рассказ, раз уж я на это нацелилась.
АМУР: Пф! Завершайте, сударыня. А я пока отдохну, ожидая вас у цели; я слишком ленив. До встречи.
БОЯЗНЬ: Именно в вашем злополучном коридоре у меня возникло предчувствие смерти! Как только герметичная дверь открылась (у нее не было скважины, а был лишь медный дверной молоток; сама она поддалась, словно отворилась от частых ударов), я вошла, сжав губы и зажав ноздри, чтобы не дышать воздухом, запертым в этом проклятом доме. Одновременно со мной сюда вошла какая-то собака. Я не знаю, откуда эта собака взялась. Но она была напугана еще сильнее, чем ее хозяйка (хозяйкой пришлось стать мне, поскольку она пришла сюда, слепо следуя за мной); она жалась к моей юбке, лизала мои вспотевшие от страха руки, слюнявя их своим холодным языком. Мне поочередно хотелось ее то прибить, то сердечно сжать в объятьях, умоляя не оставлять меня одну. Это была славная собака, но, чуя в этом жилище что-то подозрительное, она почему-то не рычала. А должна была бы. Вне сомнения крик животного разбудил бы во мне естественные чувства. Ведь сверхъестественным чувствам мы уступаем, поскольку они вне нас. Я прекрасно понимала, что верность какой-то собаки не может сравниться с нежностью, исходящей от крыльев бесконечности, а крылья эти — перепончаты. Зря мне сказали, что во мраке видны человеческие глаза, и что бесконечность это зрачок; зря мне сказали, что в глазах черных птиц замыкается сеть нервных окончаний: растительная паутина, рассекающая ночь электрическими брызгами, и молния с эффектом мертвого зеркала. И вот я уже в стране, где собаки дрожат и не смеют залаять. В глубине коридора взвинчена бледная лестница со ступеньками, отлынивающими от света. Эта лестница наверняка кусается. Она сейчас вот-вот соберется и как вцепится в ноги. Я не сумею по ней подняться. И все же поднимаюсь! Собака не решается идти за мной; думаю, она отступила перед смертоносными лестничными клыками. Я поднимаюсь, поворачивая, но верчусь не я, а винтовая лестница. Она совершает медленный поворот, от которого кружится голова и захватывает дух, словно я на палубе огромного корабля, сотрясаемого морем. На каждой ступеньке мое сердце выскакивает из груди, и я его ловлю, но только когда поворачиваюсь к нему спиной. Таким образом, мне приходится кружить вокруг своего сердца. А оно ведет себя как какой-то газовый рожок посреди бледной лестничной клетки: излучает свет, который я совсем не вижу. О! А вот еще одна дверь. И какая красивая! Из светлого, почти прозрачного, розово-фиолетового аметиста. Может быть, это просто витраж. Дверь запечатана пломбой как гроб. За ней, вяло, лениво скользят тела рептилий. Две белые змеи. Когда они упираются в стекло, образуются стеклянные опухоли, которые тут же лопаются сиреневыми воздушными пузырями. У этих змей имеются присоски. И даже лапы. Длинные волокнистые лапы. Этот витраж искажает все находящиеся за дверью предметы, а когда дверь открывается, то я вижу две руки, две простые руки…