— А если ты врёшь мне? — хрипло спросил он.
— Будто не знаешь, что я не вру. Никому. И что такого я сказала тебе, чего бы ты не знал сам? Чего не знала бы вся округа, и о чём не судачили бы день-деньской все, кому не лень?
— Что… и про жир на ступенях судачат? — нахмурил он свои кустистые угольно-чёрные брови, и голубые глаза сверкнули из-под них зимней ледяной молнией.
— Я же узнала, — пожала плечами Мэгвин. — А я там у вас редко бываю. Расспроси хорошенько свою госпожу и супругу, леди Маргарет, расспроси её горничную Нэн — услышишь много нового.
— Ты снова хочешь поссорить меня с женой?
— Больно надо, твоя жена сделает это сама, и лучше меня. Не хочешь — не спрашивай, жди, пока кто-нибудь из сыновей шею свернёт, или Летти, твоя хорошенькая Летти.
— Что Летти? Кто угрожает Летти, что ты знаешь об этом? — казалось, Грегори сейчас схватит Мэгвин за плечи и станет трясти… но нет, обошлось.
— А то, что она тоже может случайно пойти не той лестницей, понимаешь? И тогда тебе придётся хоронить не чужачку-невестку, а родную дочь. И леди Маргарет, кстати, тоже придётся. Она сама-то, наверное, считает, что бессмертная, а что об этом думают свыше — мы не знаем.
Помолчали оба — очевидно, собирались с мыслями.
— Я заберу её, — кивнул Грегори на лежащую Кэт. — Сейчас заберу.
— Забирай, — пожала плечами Мэгвин. — И лечи сам. Я умою руки.
— По виду-то она в порядке, просто спит!
— Знаешь, сколько было на этом теле синяков? — снова сощурилась Мэгвин. — И ссадин? И знаешь, что далеко не все из них появились, когда тело билось о камни в море?
— Ты о чём? — снова нахмурился лорд.
— О том, что и так в чём душа держится, а если её ещё и бить — так и вовсе вскоре отлетит. Понятно, что забрали приданое — так о ней самой можно уже и не беспокоиться, но я слышала, что вроде тебе нужны внуки? А они, знаешь ли, не из воздуха нарождаются.
— Тьфу на тебя, Мэгвин. Ведьмой ты всегда была, ведьмой и осталась.
— С чего бы вдруг что-то пошло иначе? Ты — человек, я — дочь Старшего народа, этого не изменить. Ступай, Грегори. Когда Кэт сможет хотя бы ходить — я позову кого-нибудь из замка, её заберут. Дверь там.
Мэгвин села у постели и принялась поправлять на лежащей Кэт одеяло.
Грегори сверкнул на неё глазами и вышел, хлопнув дверью. Было слышно, как он разбирал поводья у коня и командовал своим людям отправляться.
Мэгвин выдохнула — прибегать к крайним мерам не пришлось. И спасибо за то всем высшим силам.
4. Богатая одежда
В следующее пробуждение Катерины домик оказался пуст. Что ж, тем лучше, хоть осмотреться и вообще понять, где она оказалась, и как тут живут.
Судя по домику Мэгвин — жили бедно. И безалаберно, раз щелей не конопатили и не делали в том, что у них тут, нормальную теплоизоляцию.
Умыться пришлось снова над ведром, и все прочие важные утренние дела сделать точно так же. Дальше ведро следовало вылить на улицу, и Катерина поискала выданный вчера плащ, но его не было — наверное, он принадлежал хозяйке, та надела его и куда-то ушла. Хорошо, хоть шлёпки меховые оставила. Но на сундуке, он же лавка, лежал принесённый вчера откуда-то тюк — и сказано было, что это для неё, Катерины, её одежда. То есть, этого вот тела.
Она никак пока не могла признать, что эти худосочные ручки и ножки принадлежат ей, Катерине Корякиной, как бы её теперь не называли. И про себя так и говорила — это тело.
Тело, конечно, было молодым, и скорее всего — здоровым. По крайней мере, у Катерины ничего не болело — ни голова, ни суставы, руки-ноги нормально поднимались и опускались, все пальцы шевелились, на стопах не было никаких шишек. И плоскостопия не было, вот радость-то! Катерина даже сделала несколько упражнений — неврологи рекомендовали делать зарядку до самого последнего момента, утверждали, что это помогает нейронным связям в мозгу, как и любая мелкая моторика. Значит, ещё и пальцами рук-ног пошевелим во все стороны. И пальцами к полу потянемся — ой! — ладони Катерины неожиданно легко коснулись пола. Какая гибкость у этого тела! Ещё и молодые глаза отлично видели — никакой вам близорукости или дальнозоркости. А хорошие зубы она отметила ещё вчера.
И ещё это тело было привычным к весьма прохладному воздуху в домике. Катерина родилась мерзлячкой, и всю жизнь ею прожила — одевалась тепло, и дома у неё тоже всегда всё было хорошо с отоплением, и на даче. У неё бы уже зубы стучали. А это тело — ничего, шевелится.
Тюк состоял как раз из толстого плаща с хорошим меховым воротником — кто-то очень похожий на черно-бурую лисицу пошёл на тот воротник, и ещё какой-то одежды. Одежду нужно было рассмотреть и переодеться уже, сколько можно в ночнушке-то ходить, раньше Катерина даже в больнице носила элегантный домашний комплект — трикотажные рубашку и бриджи, переодеваясь в халат и ночнушку только на умывание и сон.