У нее не было других удовольствий. Один раз, впрочем, любопытство, свойственное ее полу и лично ей, побудило ее подслушать тайную беседу двух пастушек. Старец разрешил старшей из них прочесть несколько любовных повестей, какие сочиняли в те времена, повестей, очень похожих на наши романы, и запретил это младшей, находя, что ум у нее чересчур живой и слишком восприимчивый. Это обычай, которому нынче следуют все матери: они воспрещают своим дочерям подобное чтение, чтобы помешать им узнать, что такое любовь; но в этом, я полагаю, они неправы, и все их хитрости не приводят к цели: природа выступает здесь мощной союзницей «Астреи»[53]. Мамаши выигрывают таким образом самое большее немного времени, да и это несколько сомнительно. Девица же, ничего не читавшая, думает, что ее вовсе не собираются обманывать и тем легче попадает в силок. С любовью дело обстоит как с игрой: самое разумное — преподать заранее все ее хитрости не для того, чтобы пускать их в ход, но чтобы обезопасить себя от них. Если у вас когда-нибудь будут дочери, пусть себе на здоровье читают.
Так вот две пастушки беседовали тайком. Психея сидела в двух шагах от них, скрытая листвой. Младшая сестра сказала старшей:
— Прошу тебя, сестрица, утешь меня: я уж не кажусь себе такой красивой, как раньше. Не находишь ли ты, что присутствие Психеи словно изменило что-то в нас обеих? До ее прихода я с удовольствием смотрела на себя в зеркало, теперь я больше не испытываю его.
— И не смотришься больше, — добавила старшая.
— А между тем, смотреться-то нужно: без этого не принарядишься как следует. Или, по-твоему, девушка, как цветок, располагает свои листья, не прибегая к помощи зеркала? А вдруг я встречу человека, которому не придусь по вкусу?
— Встретишь в этой пустыне! — вскричала старшая. — Это же просто смешно!
— Я понимаю, — возразила младшая, — что это весьма сомнительно, однако же не вполне невозможно. У Психеи, да и у нас тоже, нет крыльев, а между тем мы с нею встретились. Но раз уж речь у нас зашла о Психее, что означают слова, вырезанные ею на моих буках? Почему отец просил ее не объяснять мне их? В чем причина ее непрерывных вздохов? Кто этот Амур, которого, по ее словам, она так любит?
— Это наверно ее брат, — заметила старшая.
— А я уверена, что нет, — опять вставила та, что была чуточку помоложе. — Скажи мне, стала ли бы ты так убиваться из-за брата?
— Или ее муж, — возразила сестра.
— Я тебя понимаю, — откликнулась младшая. — Но разве мужья являются на свет совсем готовые? И разве они не бывают сперва чем-то другим? Чем был Амур для своей жены прежде чем на ней жениться? Вот о чем я тебя спрашиваю.
— А этого я тебе не скажу, потому что мне запрещено говорить.
— Ты удивишься, — сказала молодая девушка, — узнав, что это мне уже известно. Слово это пришло мне самой на ум, хотя никто меня не учил ему: раньше, чем Амур стал мужем Психеи, он был ее возлюбленным.
— А что это значит — возлюбленный? — вскричала старшая. — Разве бывают на свете возлюбленные?
— Сколько душе угодно! — был ей ответ. — Разве сердце тебе это еще не сказало? Мое сердце вот уже полгода как только об этом и говорит.
— Ах ты, малышка! Если тебя услышат, без нотации не обойдется!
— А что плохого в том, что я говорю? — спросила юная пастушка. — Ах, милая сестра, — продолжала она, охватив ее шею руками, — расскажи, пожалуйста, о чем говорится в твоих книгах.
— Мне запрещено рассказывать.
— Вот потому-то мне так сильно и хочется знать, — продолжала младшая. — Я уже не ребенок и не желаю быть непосвященной. Я решила просить отца свести меня в один из ближайших дней в город; и первый же раз, как Психея начнет разговаривать сама с собой, что случается с ней нередко, когда она остается одна, я спрячусь где-нибудь поблизости и послушаю ее.
— В этом нет надобности, — громко сказала Психея из уголка, где пряталась. Затем она поднялась и подбежала к двум нашим пастушкам, которые бросились к ее ногам в таком смятении, что едва могли раскрыть рот, чтобы попросить у нее прощения. Психея поцеловала их, взяла за руки и, усадив рядом с собой, заговорила так: