Попытка вывести половое и брачное поведение человека из наблюдений за человекообразными обезьянами напоминает зоологические измышления малограмотных книгочеев. Весь фокус заключается в том, чтобы найти такую человекообразную обезьяну, которая бы наилучшим образом соответствовала представлениям естествоиспытателя о человеке. Долгое время в моде были шимпанзе. Для консервативных биологов, таких, как Конрад Лоренц, именно эта обезьяна служила доказательством человеческих жестокости, коварства и властолюбия. Когда к 1980-м годам биологи исследовали жизнь бонобо, поборники sex and peace разглядели истинную природу человека в этой маленькой, похожей на хиппи обезьянке.
Разбираться в первобытном тумане нашего полового и любовного поведения, наблюдая обитателей современного тропического леса, — занятие ненадежное и неблагодарное. Весьма маловероятно, что эволюционным психологам удастся, как хотелось бы одному из них — Дэвиду Бассу, — выяснить «духовные механизмы» того, «что значит быть человеком» (13). Дело в том, что, «поскольку не существует людей без культуры, постольку мы не можем знать, какой была бы без ее влияния наша сексуальность, — пишет нидерландский исследователь приматов Франс де Вааль. — Исходная человеческая натура — это, можно сказать, Святой Грааль; его ищут уже целую вечность, но так и не могут найти» (14).
Главная беда, мешающая нам разобраться в заявленной теме — это запутанный клубок, неразделимое смешение любви и сексуальности. Например, поразительно, что из 600 страниц обзорной книги Басса «Эволюционная психология» человеческой сексуальности посвящены 180 страниц, а любви — всего две! «Любовь, — пишет Басс, — это, вероятно, самый важный показатель фактической воли к спариванию» (15).
На самом деле это очень узкое определение. Объясняет ли оно «духовные механизмы», механизмы, которые мы имеем в виду, произнося слово «любовь»? Конечно, никто не сомневается в том, что любовь часто выступает вместе с волей к спариванию. Если один человек любит другого, то, как правило, хочет близости с ним. Но можно любить и одновременно считать половую связь бесперспективной. Например, несмотря на любовь, человек может знать или догадываться, что, невзирая на взаимные чувства, партнер ему не подходит. Или человек не может вступить в половую связь, потому что уже не свободен, и ждет, когда чувство уляжется и исчезнет. Таким случаям нет числа. Поэтому следующее предложение можно рассматривать как высказывание, которое может оказаться как истинным, так и ложным: «Деятельность, которую считают основополагающей составной частью любви, сигнализирует о желании отдать партнеру сексуальные, экономические, эмоциональные и генетические ресурсы» (16).
В этом определении нет, правда, ни одного слова о том, почему вообще существует это чувство половой любви. Не обязана ли наука, желающая «объяснить духовные механизмы, определяющие, что значит быть человеком», сделать хотя бы попытку объяснить, что, собственно говоря, есть любовь? Но Басс не делает такой попытки. Его девиз: «О любви не говорят, ее принимают как данность». И это говорится вопреки тому, что чувство любви занимает в душе человека такое огромное место, какого не занимает ни одно другое чувство или представление!
Возможная причина заключается в том, что любовь между противоположными полами просто не может быть изучена специфическими методами эволюционной психологии. Если сеть предназначена для ловли рыбы, то ею не надо ловить ничего другого! Закрадывается подозрение, что человеческая половая любовь так круто замешана на эволюции культуры, что обречены на провал любые попытки изучать ее с помощью естественной истории.
Возможно, что главная часть эволюции нашего головного мозга произошла в незапамятные времена, когда еще не существовало людей. Таким образом, без отчетливого понимания эволюции человеческой культуры многие важнейшие детали остаются во мраке. Ибо, как еще в 1960-е годы XX века с пафосом писал основоположник «гуманистической» эволюционной психологии, зоолог и теоретик науки Джулиан Хаксли: «Психо-социальный процесс — другими словами, эволюционирующий человек — есть новая стадия эволюции… которая отличается от дочеловеческой биологической стадии так же радикально, как эволюция последней отличается от пребиотической, неорганической эволюции» (17).
Поскольку собственно эволюция нашего головного мозга обусловлена, бесспорно, приспособлением наших предков к физической и психической окружающей среде, то такие феномены, как ревность или выбор партнера, не являются в наши дни неизменными константами человеческого бытия, но суть культурологические переменные. Половая мораль живущих за Полярным кругом эскимосов отличается от таковой банту, живущих в джунглях Итури, точно так же, как критерии выбора партнера в неандертальских пещерах не совпадали с критериями тогдашних обитателей Калахари. Что в любви и сексе приемлемо, а что — нет, решает не только индивид, но и сообщество, в котором он живет. Это сообщество есть часть «окружающей среды», к которой всегда — и в древности, и теперь — приспосабливается отдельная личность.