С переездом в деревню психическое состояние Мити не улучшилось. Любовь его созрела настолько, что в предмете любви уже не нуждалась. Она росла и крепла, наливалась силой в отсутствие Кати ещё быстрее, чем в то время, когда молодые люди встречались. Вместе с Катей исчезли её недостатки.
«И теперь, когда её не было, был только её образ, образ не существующий, а только желанный, она, казалось, ничем не нарушала того беспорочного и прекрасного, чего от неё требовали, и с каждым днём всё живее и живее чувствовалась во всём».
Может быть, зимой Митино чувство чуток бы и приморозило, может быть, зимою всё бы и обошлось, но весна – пора любви, мощное нарастание жизни в природе способствовало нарастанию животворящего чувства.
«В это дивное время радостно и пристально наблюдал Митя за всеми весенними изменениями, происходящими вокруг него. Но Катя не только не отступала, не терялась среди них, а напротив, – участвовала в них во всех и всему придавала себя, свою красоту, расцветающую вместе с расцветом весны, с этим всё роскошнее белеющим садом и всё темнее синеющим небом».
А тут ещё и письмо от Кати. «Мой любимый, мой единственный!»… и кровь отлила от его лица, мурашки побежали по волосам… Домой он шёл медленно – чаша его любви была полна с краями».
«100% любви лежали на его чаше», – забыл написать Иван Алексеевич.
Любовь в такой поре сильна, прожорлива и неблагодарна, – через день ей нужно новое письмо, а потом и по два письма в день, да чтобы в каждом было: «Разлюбимейший мой! Только ты! Люблю… Скучаю…»
Но писем от Кати больше не приходило. Митя сначала ездил на почту, а потом перестал. Любовь превратилась в мучение, которое стало заметно затрагивать психическое состояние молодого человека:
«… всякий раз, как он открывал глаза и взглядывал на луну, он тотчас же мысленно произносил, как одержимый: «Катя!» – и с таким восторгом, с такой болью, что ему самому становилось дико: чем, в самом деле, могла напомнить ему Катю луна».
«… взглянув на красно-золотой вечерний свет в аллее, на дом, стоявший в её глубине, в вечереющей тени, он вдруг увидел Катю, сходившую, во всём цвете женской прелести, с балкона в сад, почти совершенно так же явственно, как видел дом и жасмин».
«… муки стали достигать уже крайнего предела. Поля и леса, по которым ехал он, так подавляли его своей красотой, своим счастьем, что он стал чувствовать где-то в груди боль даже телесную».
Начались, как говорят в народе, глюки… Любовь изменяет возможности мозга. Видения, галлюцинации, яркие сны сопутствуют сильному чувству. Сознание сильно любящего человека раздвигается и получает иные доступы. Многократно усиливается интуиция. Митя чувствовал, что с Катей происходит (с его точки зрения) нечто ужасное…
Сам он не ездил на почту. Роковое письмо привёз землемер, приехавший по делу в усадьбу.
«Дорогой Митя! Не поминайте лихом, забудьте, забудьте всё, что было! Я дурная, я гадкая, испорченная, я недостойная вас, но я безумно люблю искусство! Я решилась, жребий брошен, я уезжаю – вы знаете с кем… Вы чуткий, вы умный, вы поймёте меня, умоляю, не мучь себя и меня! Не пиши мне ничего, это бесполезно!»
«… весь день Митя без устали ходил по саду и весь день так страшно плакал, что порой даже сам дивился силе и обилию своих слёз… Налетавший от времени до времени ветер свергал с деревьев и другой ливень – целый поток брызг. Но Митя ничего не видел, ни на что не обращал внимания. Его белый картуз обвис, стал тёмно-серый, студенческая куртка почернела, голенища были до колен в грязи. Весь облитый, весь насквозь промокший, без единой кровинки в лице, с заплаканными, безумными глазами, он был страшен».
Митя снова перечитывал письмо, снова комкал его, бешено стискивая зубы, захлёбывался от рыданий и… застрелился.
Вот Вам и любовь, которая может быть сильнее смерти, а может быть сильнее жизни…
Чем я Вас могу утешить, Серкидон? Только тем, что Митя литературный герой… И Вы, и я это знаем, но всё равно Митю жалко. Жалко и Анну Аркадьевну, и двух старушек, которых порешил Раскольников, и самого Раскольникова жалко. Очень жалко и Александра Ивановича из «Защиты Лужина». А вот у современников не жалко никого. Вроде авторы и стараются, у них бывает в одной главе пять-шесть трупов. Но ни одного не жалко. Авторов жалко…
Бывают и приятные исключения. Как пример, всесторонне одарённый современный прозаик и поэт Евгений Лукин:
Убить героя – значит пощадить.
Заметьте: чем талантливей прозаик,
Тем он героя медленней пронзает