Ужель и впрямь и в самом деле
Без элегических затей
Весна моих промчалась дней
(Что я шутя твердил доселе)?
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро тридцать лет?
МИХАЙЛОВСКОЕ.
Но ведь сначала было лето! Пушкинское лето, через которое мы едва не перепрыгнули. Оно отсветило в родовом поместье – Михайловское, куда поэт был сослан под надзор без права выезда. Но храбрился как мог:
Я был рождён для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны248.
Отшумела сумбурная весна. События, ссоры, встречи, расставания, впечатления были подвергнуты духовной инкубации: пересмотрены и переоценены.
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днём своим; с порядком дружен ум249.
Сознание «своенравного гения», «опылённого французами», орошённое морскими брызгами, раздвинулось. Мысль потекла мощно и плавно. Александр Сергеевич стал зрелым мастером. Из Михайловского современникам было сообщено: «Я чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития и что я могу творить».
Трагедия «Борис Годунов» есть подтверждение этих слов. Пусть «друзья Людмилы и Руслана250» сколь угодно долго уверяют меня, что Черномор это Голова, но нет и ещё раз нет! Примите от меня станиславское «не верю!». Размер голов решает не всегда. Не раз и не два читана мною поэма «Руслан и Людмила», и каждый раз создаётся впечатление какого-то литературного ученичества. Думается, это сыроватое произведение не пропеклось на огне гениальности. А вот и мнение критика журнала «Вестник Европы»: «Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещённым, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна»251.
Мнение, возможно, излишне суроватенькое, но какая-то сермяга в написанном есть.
Позже, в 1928 году Пушкин пытался исправить грехи молодости: добавил гениальное вступление – «У лукоморья дуб зелёный…», исправлял, убирал самое вопиющее… Можно себе представить, каким сырым был первоначальный вариант.
Но за шесть лет (1820-1826) огромный путь прошёл наш «курчавый маг». Путь в три-четыре творческие жизни. В Пушкине мало что осталось от автора злобных эпиграмм, которыми он злил то одну, то другую голову российского орла – то Александра Павловича Романова, то Алексея Андреевича Аракчеева. ..
Душа гения созрела.
Моё личное мнение, Серкидон, которое ни в коем случае Вам не навязываю: лучшие лирические стихи (и не только любовные) написал Пушкин в Михайловском, в течение своего двухгодового творческого лета. «В глуши сильнее голос лирный…» Да и верно то: всё значительное создается мужчинами в уединении. В деревенской тишине Михайловского Пушкин написал:
«Храни меня мой талисман…» – Елизавете Воронцовой.
«Я помню чудное мгновение…» – Анне Керн.
« Я Вас люблю, хоть и бешусь…» – Александре Осиповой252.
«Буря мглою небо кроет…» – Арине Родионовне.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.
Пушкин задумал жениться. Припомнил формулу: до тридцати – не спешить, после тридцати – не мешкать253 и начал лихорадочно искать жену. Жениться – измениться. На ком – не так важно. Важно было «прежний путь переменить на что-нибудь254».
Мечась между двумя столицами, Александр Сергеевич искал на ком бы жениться. Невесту себе искал. Наконец, убедил себя, что он «очарован и огончарован»255, что нашёл «чистейшей прелести чистейший образец256». С тем и женился. Осень судьбы оказалась плодоносной – четверо детей. Теперь об осени в обычном её понятии. Осень как время года – озвученная любовь Пушкина. Самые чистые и глубокие думы приходили к поэту, когда он ходил по опавшим листьям, его самое заветное признательное четверостишие посвящено отнюдь не женщине:
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятная мне твоя прощальная краса –
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…257
Но и тут можно найти женские следы на разноцветной осенней траве. Пушкин объясняет свою любовь к осени на примере любви к увядающей женщине.
Мне нравится она,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжна клонится без ропота, без гнева.
252
Осипова (Беклешова) Александра Ивановна (1810-1863), падчерица соседки Пушкина П.А. Осиповой, владелицы Тригорского.