Но, как я уже говорила, я не очень-то доверяю таким улыбкам и даже испытываю в подобных случаях какое-то внутреннее сопротивление. Впрочем, пока мы танцевали, я на эти темы не рассуждала. Мой партнер двигался легко, с верным чувством ритма, хотя с некоторым напряжением, — видно, танцы не были для него таким привычным занятием, как, скажем, для ребят из нашей компании.
— Вы надолго сюда? — спросил архитектор.
Я не ответила. Когда я танцую, мне не хочется ни думать, ни разговаривать. Я танцевала, глядя поверх его плеча, и в самом деле ни о чем не думала. Но он продолжил:
— Хорошо, что вы приехали... Мы уж тут начали дичать... Если вам скажут, что мужчины лучше всего чувствуют себя в мужской компании, не верьте.
— Меня это совершенно не интересует! — сказала я.
Он ответил удивленным: «Гм!»
В молчании мы покружились еще и в молчании закончили танец. Архитектор холодно поклонился мне. Улыбка его исчезла.
Я села в кресло. Тот, который принес цветы, Манасиев, предложил мне сигарету. Пока он держал передо мной зажигалку, рука его слегка дрожала. Он был худой, плешивый и хмурый. Не знаю почему, но я почувствовала к нему симпатию и благодарно кивнула ему.
— Станимиров, заказывайте музыку! — воскликнул директор. — Это ваше право и обязанность...
Архитектор подчинился. Потом он уселся поудобнее, показывая всем своим видом, что больше вставать не намерен. Настроение у него явно испортилось.
В этот раз автомат стал выдавать вальс. Манасиев пригласил меня.
— Я никогда не танцевала вальса.
— Я вас научу, — отозвался он.
Я встала и, разумеется, танцевала лучше своего учителя.
— Зачем вы меня обманывали? Вы превосходно танцуете.
— Танцую я превосходно, — подтвердила я. — Но вальс — первый раз в жизни.
— Пластинки подбирал директор — танго, фокстрот, вальс. И ничего другого.
— Меня удивляет, — шепнула я ему, — почему все должны считаться со вкусом директора?
Манасиев запыхался и сбавил темп.
— Всегда легче, — сказал он, — подчиняться определенному порядку. Коль скоро он установлен, мы можем соблюдать его или не соблюдать. Когда мы решаемся его нарушить, мы волнуемся, и это тоже приятно, по крайней мере вносит в нашу жизнь некоторое разнообразие. Например, по правилам мы должны ложиться в десять, а мы играем и пьем до поздней ночи. Но — тайком. И директор делает вид, что ничего не знает... Запрещено принимать у себя в комнате гостей. А некоторые из нас принимают... И так далее. Но вместе с тем директор — наш абсолютный повелитель. Его музыкальный вкус — наш музыкальный вкус!
Меня очень заинтересовали все эти детали местного быта, которые сообщил мне Манасиев. Вальс кончился вовремя — он совсем запыхался и лоб у него побледнел.
Рассказывать дальше подробно мне не хочется. Я протанцевала еще несколько танго и фокстротов. Меня приглашали все, кроме бухгалтера. Что он против меня имел, было непонятно.
Директор провозгласил во всеуслышание, что намерен меня пригласить, и самолично выбрал мелодию для нашего танца. Это было танго, модное еще до последней войны. Но, как и большая часть других мелодий, оно было заново аранжировано. Если внушить себе, что ты на концерте «старые мелодии, спетые по-новому», это испытание можно легко перенести. Понемножку я привыкла, некоторые мелодии даже стали казаться мне приятными и эффектными. Видно, не так много нужно, чтобы перестроить свой вкус... Вообще, вероятно, вкус — понятие растяжимое. Я подумала, что, если б моим друзьям взбрело в голову вернуться к этим ритмам и мелодиям, к танцам в обнимку, это показалось бы им совершенно новым и неизвестным. А этого достаточно, чтобы стать модерновым. Я с любопытством жду такого дня... Сейчас мы танцуем, чтобы выразить себя. Никто другой нам не интересен. Но я часто замечала, как в глазах рождается дикая скука. Потому что очень скоро ты себя исчерпываешь. Разнообразия ради мальчик и девочка, пропустив по рюмке коньяка, готовы отплясывать хоть на стенке... Вот бы посмотреть, как они, обнявшись, будут танцевать танго!
А в тот вечер я танцевала в объятиях директора. И это было довольно-таки неприятно. Директор делал большие шаги, я едва за ним поспевала. От него несло сливовицей, руки у него были влажные. Но забавнее всего было выражение его лица — застывшая улыбка и мечтательный взгляд говорили о том, что он по макушку ушел в это самое танго. Может быть, он что-то вспоминал или настоящее так на него действовало. Во всяком случае, он наполовину отсутствовал, и я ощутила неуверенность и неловкость вроде той, что почувствовала в ту осеннюю ночь с Павлом.