Мы спустились уже к подножью горы. Издалека видна была канатная дорога. Сиденья с людьми двигались медленно, точно капли, стекающие по тросам.
— А вы нашли помощь за пределами собственного дома?
На этот вопрос Стефан № 2 ответил не сразу, улыбнулся, как мне показалось, довольно кисло и сказал:
— Мы ведь говорим не о конкретных случаях. Я вас предупредил... У меня, может, все было совсем по-другому. Речь идет не обо мне. Вы это понимаете, не правда ли?
Ну вот, опять вывернулся. Нашел легкий способ отвечать на мои дотошные вопросы.
— По-вашему, получается, что люди делятся на тех, кто может приходить на помощь, и тех, кто должен ее получать...
Он щелкнул пальцами:
— Было бы превосходно, если бы существовало такое ясное... разделение. Еще в школе можно было бы определять, кто к какой группе принадлежит, и пусть бы он подбирал себе партнера из другой группы. Но все гораздо более запутанно, иногда человек нуждается в помощи, иногда может помочь сам... Сложно все это.
— А вы не забываете о том, что самое важное — любить друг друга? Если кого-то любишь, то это не потому, что рассчитываешь на его помощь, а совсем по другим причинам.
— Да, но мы ведь уже говорили, что любовь может пойти на убыль... и именно тогда появляются другие мотивы — взаимопомощь и прочее.
Мне стало ужасно неприятно от этих рассуждений.
— Послушайте, — сказала я, разозлившись, — если уж есть настоящая любовь, она не может превратиться в какую-то потребность во взаимной помощи. Любовь есть любовь. И если она исчезнет, не пытайтесь объяснять это тем, что будто бы вам не помогли, когда вы в этом нуждались. Все потом ищут оправданий. А вы постарайтесь сохранить любовь!
На это Стефан № 2 ничего не ответил. Самое смешное было то, что это я давала ему советы. Я вдруг почувствовала степень своей наглости: что я, в сущности, знала, что взялась его поучать... Но все-таки хорошо, что я ему все высказала, пусть не думает, будто он так уж прав. В этой его теории действительно было что-то совершенно для меня неприемлемое. Я не говорю — вообще неприемлемое, но именно для меня. Если я начну, как он, думать, будет ли мой радист — существуй он на самом деле или появись он в близком будущем, — будет он мне помогать или не будет, это равносильно купле-продаже. Ведь тогда и он будет иметь полное право думать, что я ему дам, какую помощь он получит от меня...
Я не хочу, чтобы на основании всего мной сказанного сложилось впечатление, будто у меня такое уж идиллическое представление об этих вещах. Я знаю по крайней мере три случая, когда знакомые девчонки очень выгодно вышли замуж. Они вышли за ребят, у которых есть и квартиры, и машины, и все такое, доставшееся им, разумеется, от отцов, занимающих высокое положение, работающих за границей, дипломатов, внешторговцев и тому подобное... Но значит ли это, что эти девчонки не любили своих ребят? Этого никто не знает и не может утверждать. А раз так? Выход, по-моему, один... Они должны друг друга любить! Тогда им будет хорошо. Если же они друг друга не любят, то никакая квартира и машина в придачу, не сможет их согреть... Так по крайней мере я считаю. Если, конечно, вас интересуют мои мысли... И еще я хочу сказать снова про мою Ирину: когда она полюбила — подумайте сами, — что она получила вместе с любовью? Ничего, кроме величайших опасностей и обязанностей. Но это так согревало ей душу, что и до сих пор моя Ирина живет тем теплом... Что же остается тогда от теории усатого журналиста? Ничего... Любовь — это все...
Вот так! И берег бы ее, если она вообще у него была! И нечего сочинять теории о взаимопомощи, как будто семья это какая-то хозрасчетная организация, вроде той, которую, сдается мне, образовали мои родители...
Мы молча ехали к больнице. К той самой больнице, в которой я познакомилась, в которой я спасала мальчика Стефана. Я решила найти его адрес в больничных документах.
ГЛАВА XXIV
Эта больница находится около окружной железной дороги. Прямо под террасами, по которым гуляют больные, устроен бассейн с фонтаном и стоит красивая статуя обнаженной девушки. Когда я проходила мимо фонтана, вокруг царила полная тишина — все спали, обязаны были спать с двух до четырех каждый день. Я вспомнила тот вечер, когда мы прощались с мальчиком Стефаном на верхней террасе, в последнее мое ночное дежурство. С тех пор прошло лишь три месяца, но сколько всего случилось за это время! Произошло то, что вам уже известно — с Ириной, — и вся моя жизнь словно изменила направление. Но сейчас, взглянув на террасу и прелестную обнаженную девушку под шелестящими тополями, я почувствовала, что возвращаюсь в свое прошлое. Снова потекло нормальное время, в котором жил мальчик Стефан — мальчик болел, но теперь выздоравливал, а может быть, и совсем уже выздоровел. Я была к этому причастна, и теперь во мне снова просыпалось прежнее желание помогать... Что ж — самая пора. Свадьба Ирины и инженера, наверное, уже стала фактом, и кому-то нужна моя успокаивающая рука. Я думала о том, как же он теперь выглядит, не набрал ли он сто килограммов — это меня сильно разочаровало бы, внешний вид людей на меня очень действует. Особенно внешность ребят. Я говорю здесь об этом не просто к слову, а потому, что мне действительно хотелось, чтобы он не изменился, чтобы лицо у него было все такое же продолговатое и большие глаза все так же бы сверкали. Глаза блестят не только у больных. У здоровых тоже блестят глаза.