Разумеется, я съела не больше четверти обеда, что опять привело директора в ужас, и кто-то еще шутливо укорил меня. Я ответила им всем общим «до свидания», мне пожелали приятного отдыха, и я поднялась в свою комнату.
Я стремилась к одиночеству, сама не вполне это сознавая. Теперь я понимаю, к чему я, в сущности, стремилась, — мне надо было подумать. Я словно вылезла из собственной шкуры, чтобы посмотреть, что происходит с Марией, точнее со мной. Не знаю, как у других, но у меня в жизни есть образец. Это, как вы знаете, Ирина. Я часто спрашивала себя, как бы поступила она на моем месте. Но найти конкретный ответ не могла, потому что жизнь Ирины очень уж сильно отличалась от моей. Никаких сопоставлений тут не проведешь. Смешно было бы, например, сравнивать мое бегство из дому с уходом Ирины в подполье. Ирина жила как жила, не думая о том, что ей придется служить для кого-то примером. К тому же обстоятельства, в которых она оказалась — разумеется, по собственному желанию, — были таковы, что она и не имела права сама принимать решения.
В комнате я снова почувствовала усталость. Раздеваясь, я думала, что засну, как только лягу. Но когда я разделась, меня вдруг стало трясти. Горный воздух был насыщен влагой, и она проникла в комнату. Моя пижама пахла свежестью, и в первое мгновение это было приятно, но, когда я ощутила эту свежесть на своей коже, дрожь прохватила меня еще сильней и не унималась даже под одеялом. Я сообразила, что могла бы взять одеяло со второй постели, но побоялась встать — при каждом движении трясучка усиливалась. Тогда я закурила — коробку сигарет и спички я утром оставила на тумбочке. От сигареты или от самовнушения, но я немного согрелась, руки перестали дрожать. Только ноги были холодные, а с холодными ногами я не могу заснуть. Я закурила вторую сигарету и окончательно разогнала сон. Туман в голове после трясучки рассеялся, и мысли, возвращаясь, стали выстраиваться в каком-то порядке. Я начала лучше понимать, что произошло, а то, что я вспомнила, было гораздо ярче, чем когда оно происходило в действительности. В конце концов я начала придумывать, и фантазия моя разыгралась вовсю. Когда я выдумываю что-нибудь веселое, я могу смеяться даже сама с собой. Если грустное — могу заплакать. В тот раз я была склонна к горькой иронии. Я вспомнила, например, про последний год в гимназии, когда я совершенно обалдела от занятий. Не хочу хвастаться, но мне ничего не стоило учиться на четверки и пятерки[2], пока дело не дошло до выпускного класса. К этому времени я решила идти в медицинский. Надо бы объяснить, почему именно в медицинский, но про это — в другой раз. Короче говоря, для поступления в институт мне нужен был отличный аттестат. Все эти бесконечные выкладки и мелкие расчеты вам известны, вероятно, не хуже, чем мне, поэтому не буду об этом распространяться. Так или иначе, в последнем классе мы все свихнулись от усиленных занятий. Одна наша девчонка всерьез заработала нервное расстройство и долго после этого лечилась на четвертом километре. (На четвертом километре Пловдивского шоссе находится одна из софийских психиатрических больниц.) И как тут не заболеть, если дома тебя непрерывно накачивают, что ты должна получить отличный аттестат, а возможности у тебя весьма средние. Люди бывают разные, и ты, скажем, стала бы идеальной матерью семейства и воспитала бы превосходных детей, а вот выбить отличный аттестат тебе не под силу. Да, но у твоих родителей собственное представление о твоем будущем! Иногда это приводит к настоящим трагедиям — если у девчонки нет характера и она поддается психозу. Именно так и получилось с этой Элкой из нашего класса.
У меня все обстояло по-другому. Дома никто и никогда не спрашивал, как у меня дела в школе, какие у меня отметки; когда я приносила табель и давала им расписываться, на отметки они даже не смотрели. И так было ясно, что отметки у меня должны быть хорошие. Оба моих родителя очень заняты собой, но их равнодушие никогда меня не задевало. Теперь мне пришло в голову, что они были к тому же невероятно самонадеянны и высокомерны, потому что они на самом деле именно так и полагали — их дочь не может не быть хорошей ученицей, ничего другого нельзя было себе даже представить. Теперь я думаю (хотя, может, я слишком мнительна?), что они заняли такую позицию, потому что это им было удобнее всего.