Подобные отношения вполне удовлетворяли нас обоих. Правда, я не могла не задавать себе вопроса — почему у него возникает желание меня провожать. Но он не только провожал. Через Павла я поддерживала связь со всей компанией, он звонил мне, когда договаривались о месте и времени встречи. Кроме того, когда собирались у кого-нибудь дома, полагалось, чтоб парень приходил не один, а с дамой. Вот я и была дамой Павла, форма соблюдалась, но, очутившись на месте, мы забывали друг о друге и совершенно свободно общались с другими членами компании.
Продолжалось это не очень долго. Наступил октябрь, вечера стали холодные, на Софию наползала сырость, деревья встревоженно шелестели, в воздухе мелькали мокрые желтые листья. В один такой вечер, когда мы возвращались домой, мне стало холодно в тонком пальто, и не знаю, как это получилось, но Павел обнял меня, и я прижалась к нему. Так мы шли и, я помню, молчали все время, пока не дошли до моего дома. Остановились у темного подъезда, но Павел не снимал руку с моего плеча. Я посмотрела на него. Выражение лица у него было ужасно смущенное, и мне вдруг стало его жалко. Я молча ждала, когда он меня отпустит. Но он медленно повернул меня к себе, наклонился и поцеловал. Я не могу сказать с уверенностью, почему я разрешила ему себя поцеловать. Думаю, я не отвернулась потому, что во мне появилась жалость и еще что-то вроде признательности. А может быть, и любопытство. Губы у него были теплые, они на несколько секунд прижались к моим, потом он стал гладить меня по волосам и, задыхаясь, целовать мой лоб.
В высшей степени неприятно — и я надеюсь, что больше этого со мной не случится, — участвовать в такой сцене в качестве зрителя: я следила за тем, что он делает, и вдруг испытала такое ощущение, будто я присутствую при чем-то интимном, чему я не имею права быть свидетелем. Я легонько отстранилась и побежала вверх по лестнице.
На другой день Павел позвонил по телефону, но я сказала, что занята, потом я несколько дней пряталась от него. Занята же я была на самом деле: я поступала в школу медицинских сестер.
ГЛАВА V
И все-таки мне удалось заснуть в этот первый мертвый час в доме отдыха. Проспала я по крайней мере часа два, без снов. Проснувшись, я впервые за несколько последних сумасшедших дней почувствовала себя отдохнувшей и спокойной.
Солнце село за гору, но свет его, желто-белый, белый, синеватый, пронизывал небо. Тени исчезли. В холодных лиловых отсветах все просматривалось глубоко и четко — лес, поляны, скалы, — и горы казались живыми и близкими. Ясность и прозрачность — вот какой душевный настрой они создавали. Ясность и прозрачность!
Под окнами зазвонил колокол. Не знаю, кому предназначался этот звон, наверное, не только мне. Я оделась. Озноба как не бывало. Бодрая, охваченная неожиданно загоревшимся любопытством, я прошла по безлюдному коридору. За одной из дверей кто-то напевал. На первом этаже хлопали двери. На лестнице на меня дохнуло запахом жареного мяса. Входя в столовую, я уже не чувствовала былой отчужденности. Хотелось улыбаться, болтать.
В столовой никого не было. Стол был накрыт, и я тихонько села на свое место. Прямо передо мной возвышался буфет с напитками, рядом с красным диваном — мюзик-бокс. В лиловатой тени, отбрасываемой лесом, столовая выглядела необыкновенно уютной. Настроение у меня все подымалось, мне хотелось быть милой, остроумной, всем приятной, ясной и прозрачной. Такое состояние — как в девчачьи годы — иногда бывало у меня и теперь.
Первым появился директор. Он нес рюмки и бутылку сливовой водки. Поздоровавшись со мной, он с многозначительной улыбкой стал расставлять рюмки.
— Сегодня в нашей маленькой семье праздник... Одному из наших гостей исполняется сорок лет.
Сказав это, директор оглянулся по сторонам и склонился ко мне:
— Никому не говорите, что я выдал его возраст!
Я, разумеется, весело улыбнулась, проявляя полную готовность включиться в любую игру, которую мог предложить этот симпатичный человек.
— А вот и виновник торжества, — с улыбкой провозгласил директор. — Станимиров, садитесь сегодня на председательское место.
Станимиров — я вспомнила, что он архитектор, — подчинился и сел напротив меня, по другую сторону длинного стола. Уперся локтями в стол и взглянул на меня. И вдруг улыбнулся. Надменность и замкнутость, запомнившиеся мне во время обеда, вдруг уступили место сердечности, доброте и доверчивости. Я уже привыкла не принимать на веру такие перемены. Слишком много лицемеров умеют мило улыбаться. Но его улыбка показалась мне открытой и приятной, да и я была в таком настроении, что тоже ответила ему улыбкой.