Распаренное на солнце, в поту лицо его пылало розовым пламенем.
Золотинка нагнулась подобрать Сорокон.
Рукосил оглянулся. Потрясение, которое испытал он в этот миг, можно было бы объяснить лишь каким-нибудь невероятным сногсшибательным явлением — чародей вздрогнул, как если бы внезапно и беспричинно обнаружил за спиной исполинскую жабу с ядовитым жалом.
Но не было никого, кроме увечной Золотинки, и приходилось признать, что прохваченный столбняком чародей ее и увидел. Ничего иного не отразилось в его расширенных страхом зрачках.
Еще мгновение — Рукосил бросился, поймал девушку за руку и весь скорчился, стиснул зубы под действием запретной страсти крутить и мучить девичье запястье, пока не выпустит Сорокон.
И толкнул ее с силой, чтобы упала.
Он сипло дышал сквозь зубы, пытаясь овладеть собой. И овладел.
Тогда Золотинка протянула цепь, заметив со всей возможной, чтобы только не послышалось издевательства, скромностью:
— Возьмите. Это ваше.
Как зачарованный, принял он цепь, потом затряс головой, словно полоумный, и, наконец, вспомнил — хватился за голову. Одна затычка, другая — прочистил уши и кинул затравленный взгляд:
— Что ты сказала?
Золотинка лишь пожала плечами: ничего особенного. Да он, верно, и слышал, несмотря на вату в ушах.
— Как ты вошла? — спросил он тогда, стараясь вспомнить о дружелюбии. — Как ты вошла? — повторил он одними губами, но и на этот раз не дождался ответа.
И так низко он пал, что не посмел переспрашивать. Напротив, в ухватках Рукосила явилась приторная смесь подобострастия и какой-то несносной, слащавой остервенелости. Что-то такое происходило с Рукосилом, что-то такое из него поперло, что неприятно поразило Золотинку, которая ожидала чего-чего — злодейства! — но не вздорно забегавших глаз и жалкого волнения в руках. Это было, наверное, последнее разочарование Золотинки, она почему-то думала, что великий злодей, столь много значивший в ее жизни, величественно и погибнет — многое можно было бы простить за гордое погружение в бездну.
И она еще раз пожала плечами, ничего не говоря, потому что не видела для себя собеседника, потом нагнулась, подобрала щедрую пригоршню ключей и, не имея возможности помогать себе золотой культей, перехватила тот, что приглянулся, зубами. Лишнее она уронила на пол. Настороженный, растерзанный непосильными для души противоречиями, Рукосил кинулся было помочь и остановился. Он взволнованно сипел и дышал в затылок, отслеживая эти многозначительные приготовления.
— Древние писатели, — сказал он вдруг искательным голосом, — полагали, что «Откровения» утрачены навсегда… Что не мешало им упражняться в составлении бесконечных «Дополнений». Полагали, что утрачены…
Золотинка вставила ключ в скважину.
— Для человечества, — пояснил, судорожно сглотнув, Рукосил.
«Сливень, открой!» — шевельнулись губы, ключ… мягко щелкнул, повернувшись в замке.
Золотинка оглянулась. Рукосил был бледен до обморока. Губы расслабились, в лице читалось безвольное, лишенное силы потрясение.
Золотинка вынула откидную дужку из паза внутреннего замка и кивнула Рукосилу поднять крышку — ей трудно было справиться одной рукой. Запоздало очнувшись, чародей рванулся, поскользнулся на ключе, чудом не боднув сундук теменем, нелепо вскинул руки и устоял. Снова отбросил он Сорокон, напрягаясь обеими руками, чтобы поднять неимоверной тяжести крышку…
Обитый стеганный бархатом, сундук внутри был меньше, чем снаружи, — роскошная перина для сокровища — книги. Это был фолиант в лист, переплетенный в потертую кожу без украшений.
Золотинка запустила руку, подгребая пальцами, чтобы подцепить снизу неподъемный том, дернулась было помочь культей… И тут Рукосил, который удерживал на весу литую серебряную крышку, опять поскользнулся, как-то ужасно дико, без нужды мотаясь на месте, прежде чем упасть, — упал!
Двухпудовая грань рубанула Золотинку выше локтя, она ахнула, обожженная до безгласия, разинув рот. Кости, мышцы, — все перебито, раздавлено. Не выдернуть руку. Рукосил же шумно грохнулся на пол. И — потрясенный чудовищным недоразумением — некоторое время барахтался, чтобы встать. Он успел еще подобрать Сорокон и тогда уж с чудовищными извинениями вскочил, чтобы высвободить девушку из тисков, — она сжимала зубы и жмурилась.
— Какое несчастье! Какое несчастье! — однообразно частил Рукосил. — Какое несчастье! — в очередной раз повторил он в волнении, когда поднял наконец крышку.
Девушка с трудом отлепила врезанную в нижнюю грань руку и отвалилась прочь, подпирая культей раздавленное плечо, чтобы перекинуть его через край сундука. Согнулась, замычала в позывах невыносимой муки. А Рукосил сунулся за «Откровениями».
Поторопился. Сорвался на последнем шагу, когда требовалось еще немножечко изворотливости. Терпение высших сил кончилось, едва чародей бросил страдающую девушку, чтобы схватить книгу.
Палата содрогнулась, посыпались обломки, сорвалась со стены картина, треснул хрустальный потолок.
Этого можно было ожидать.
Дерзкий, отчаянный расчет Рукосила состоял в том, чтобы, имея десяток-другой неверных мгновений — он знал, что «Откровения» своей немереной волшебной силой замедлят крушение! — выхватить книгу, раскрыть на имени змея и выкрикнуть его небесам. Пол трескался, изгибался, как подмытый лед, Рукосил был беспощадно точен, рассчитывая каждое движение. Толкнувши с дороги Золотинку, — она корчилось в обморочном изнеможении, — выхватил «Откровения», мгновенно раскрыл…
увидел
с ощущением
невозможного
одна страница
слово
ВСЮ ЖИЗНЬ ИЩИ!
ничего больше
ничего
«Откровения» вывернулись, кувыркнувшись распотрошенным домиком, потому что и Рукосил летел, Золотинка — всё! Всё лопнуло, треснуло с хрустальным звоном: люди, сундук, железный мусор, разломанный камень — всё ухнуло в чавкающее жерло.
Со стороны видели: там где высилась сплошная гряда дворцов, обвалилось полверсты тверди, земля просела исполинской пучиной, куда уходило все взасос.
Стонущий вздох земли волной катился по полям, перелескам, стон этот грохнул аж в Толпене! За десятки верст и за сотни, считай что, по всей стране!
Рыхлый провал, что разорвал кольцо дворцов, еще шевелился, что-то хлюпало в жутком чреве… И высоко-высоко, величаво медленно поднималась пыль, вздымалась тучей и растекалась по полям как ленивый, светлеющим понемногу туман.
Короткого дыхания измученных беглецов хватило, чтобы, продравшись сквозь заросли, пробежать под уклон заросший лесом косогор. Когда между соснами и березами обнажилось поле, Золотинка, разевая рот, поймала Юлия за руку. Сумрачная сень сосен, сплошные заросли папоротника казались ей подходящим убежищем, Юлий не понимал этого. Он тянул жену к опушке, и поскольку, разговаривая на разных языках, нельзя было объясниться по-человечески, не оставалось времени на многоречивые жесты и поцелуи, дело обернулось недолгой, но решительной борьбой. Золотинка упиралась, а Юлий, оставив обычное добродушие, настаивал на своем. Юлий оказался сильнее. Сверкнув глазами, он грубо рванул за руку, так что, изумленная насилием, Зимка отказалась от сопротивления и побежала за мужем, обдумывая попутно обиду.
В отместку за поражение она прихрамывала, она изнемогала, сипела и задыхалась чуть больше, чем это нужно было для того, чтобы укорить мужа. Высокие, крайне неудобные туфли Зимка сбросила еще прежде, оставшись в шелковых чулках, которые сразу же порвались. Понятно, сбитые в кровь ступни давали ей полное право хромать, жестокие душевные потрясения с лихвой оправдывали малую толику слабости, и все ж таки Зимка чувствовала необходимость объясниться, страдая не только от колотья в боку, но и от невозможности донести до мужа, который свирепо тащил ее за руку, не оборачиваясь, даже простое «ой, не могу!»