Allez
Когда вернусь в Нью-Йорк, начну рано вставать по утрам. Приглашу брата навестить меня. Мы будем сидеть в парке в толстых пальто. Мы будем наблюдать, как плывут облака. Иногда я представляю себе, что каждое облако несет груз того, чему суждено случиться.
Вода в ванне остывает. Я вижу в ней свое отражение. Мои глаза поднимаются к окну, затем сквозь него. Я нахожу взглядом реку и следую за ее изгибом. Французы отняли Квебек-сити у его древнего народа, когда Шекспиру было столько, сколько мне сейчас. Из окна моей комнаты видна река Святого Лаврентия. Течение несет льдины. Женщины Квебека когда-то ловили рыбу, забрасывая жесткие побеги кукурузы с деревянных настилов по берегу реки. Я вижу их белое дыхание и серые зубы – они раскидывают сверкающую рыбу по бочкам. Их передники намокли. Мороз припорошил жирную коричневую землю. Она тверда как камень. Руки женщин потрескались от холода. Они смеются и машут детям в лодчонках на реке. Облака плывут в рыбьих глазах.
Мне нравится моя комната в Chateau. Из окна видно реку, но прямо под окнами – парк. Деревья в парке раздеты зимой и дочерна пропитаны дождем. Ранние поселенцы семнадцатого века не идут у меня из головы. Запах мокрой кожи. Глупые лошади не слушаются приказаний. Плачущие дети. Сырое дерево. Везде лед, режет по живому. Замерзшая земля не принимает усопших. И ничего не растет. В лесу то здесь, то там мороженые ягоды, как глаза. Люди болеют от незнакомой еды.
Наверное, я уснул в ванне. Меня будит тихий стук в дверь. Я молчу, надеясь, что меня оставят в покое. Снова стук. Может быть, принесли мою виолончель из хранилища отеля, которое, как меня уверяют, существует? Я нахожу полотенце, открываю дверь, и благодарю посыльного парой монет. Он спрашивает, хочу ли я позавтракать, затем говорит, что для него было честью доставить мой инструмент. Он удаляется, что-то насвистывая. Мне кажется, персонал гостиницы ко мне расположен. Две горничных считают, что подслушали мою репетицию перед вчерашним концертом, но это не так. Это был Пау Казальс. Я поставил одну из его старых записей, «Токката до мажор» И. С. Баха. Горничные топтались под дверью. Я прибавил звук. Когда запись закончилась, они захлопали в ладоши. Надо написать кому-нибудь в Bose, что их динамики удались на славу.
Большинство людей эту музыку так и не услышат за всю жизнь. Музыка помогает нам понять наши истоки, но и, что еще важнее, понять, что с нами произошло. Бах написал «Сюиты для виолончели» для своей молодой жены, в помощь ее занятиям виолончелью. Но в каждой ноте любовь, которую не выразить словами. Я чувствую ее досаду и радость, когда мой смычок извлекает ноты смиренного органиста, который представлял себе сочинительство музыки ежедневной работой. Когда Бах умер, кто-то из его детей продал его партитуры мяснику; они решили, что лучшее применение бумаги – для заворачивания мяса. В маленькой немецкой деревушке отец принес домой обмякшего гуся, завернутого в бумагу, исписанную странными и прекрасными знаками.
Я открываю футляр виолончели, и аромат напоминает мне деда. Я поднимаю инструмент и нежно пробегаю пальцами по струнам. В каждой ноте живут все трагедии мира и каждый миг его спасения. Пау Казальс знал об этом. Музыка полна тайн только для тех, кто пытается ее объяснить. Музыка как любовь.
Я держу виолончель в руках и гляжу на камин в моей комнате. Мои мысли возвращаются к родителям. Отец не слушает мои записи, но иногда приходит на мои концерты, когда я в Туре или Сомюре.
В футляре рукавица дочки пекаря. Я держу ее в кармане во время выступлений. Мы были соседями по парте в школе. Ее звали Анна. Ее лицо было усыпано веснушками, и она держала карандаш тремя пальцами, не считая большого.
Зимой пустеет деревня моей юности, но весной парки снова заполняются детьми – они учатся ездить на велосипедах и делать все наперекор.
Увидеть его – большая удача. Он стоит у фонтана и плавно поднимает руку. Со всех деревьев слетаются птицы, чтобы усесться ему на плечи. Некоторые из них зависают на мгновение, а затем падают ему в руки мягкими камушками. Дети вопят от восторга. Родители хотят выяснить, кто он такой. Они называют его Птичником Беверли-Хиллз и обсуждают его за ужином с друзьями, которым интересно его прошлое. Кто-то говорит, что его жена и дети погибли. Кто-то говорит, что он прошел войну. Многие верят, что он – взбалмошный миллиардер.
На нем пыльный смокинг и штаны, короткие настолько, что ясно видны белые носки. Волосы с проседью слишком длинны. Поношенные каштановые мокасины намекают на иную фазу его жизни.