— Значит, он тебе понравился, и все было замечательно?
— А то! Давай по этому поводу, подруга, выпьем красного вина.
— Хорошо, наливай, — вздохнула Люба. Она вдруг вспомнила, что сегодня вечером
Сергей Иванов выдаст свою версию свидания с подругой Люськой. И в крайнем случае, можно будет дать ей это прочитать и полюбоваться потом на то, как Апельсинчик расцарапает парню физиономию. Любе почему-то показалось, что она нашла своего Ромео.
Поздно вечером, когда Люська наконец уехала домой, она села за компьютер и с нетерпением открыла файл с электронной почтой. Послание было не от Сергея Иванова, как Люба ожидала.
2
КОМУ: Доктору
ОТ КОГО: от Пациента
ТЕМА: домашнее задание
Долго думал я, прежде чем решиться все рассказать вам. Вы знаете, конечно, что моя первая жена умерла. От рака. Умирала она тяжело. А наблюдать, как умирает любимая жена, что в глубокий колодец спускаться. Вот ноги почувствовали дно, а веревка возьми да и оборвись. И назад пути нет, кричи не кричи. Холодно там внизу, страшно. Сверху вроде небо синеется, а вокруг и под ногами одна земля. Так мы прожили целый год.
Кричал я. Долго кричал. Потому что любил безумно свою Полинку. А безумная любовь, она потому такая, что без ума. Вот без ума я на ней и женился. А было мне немногим более двадцати. А как оно все вышло?
Жили мы все втроем в одном дворе: я, Полинка и Василий. Вместе росли, вместе игрушки ломали, песочницу расковыривали, вместе в школу ходили. За одной партой по очереди с ней сидели. День я, день, значит, Василий. И портфель ее по очереди из школы носили. День я, день Василий. Но любить по очереди нельзя. День одного, день другого. Так не бывает.
Василий, конечно, выше меня был по всем статьям. Я-то из простой рабочей семьи, а Василий из потомственных интеллигентов. Кость тонкая, костюмчик всегда чистенький, рубашечка белая, пальцы длинные, нервные. Я долго помнил потом эти его пальцы. Ведь когда он Полине операцию делал, я только на них и смотрел. Почему-то всю жизнь верил в его руки. Еще когда Васька на школьном концерте должен был играть. На рояле. Родители его сильно волновались. «Ах, наш мальчик, как наш мальчик!» А я смотрел на его длинные, нервные пальцы и верил только в одно: Васька не ошибется. Никогда не ошибется.
Сыграл он. И на одном концерте, и на другом. Только с музыкой после школы завязал. Папа-врач захотел, чтобы сын по его стопам пошел, стал хирургом. И Василий в медицинский институт поступил. Ну а я — на завод, к своему, значит, отцу. У меня до института было семь лет производственного стажа и армия. Ну могла меня полюбить такая девушка, как Полинка, спрашивается? Первая в школе красавица, умница, отличница. Это вам не портфель по очереди носить, это— любовь.
Я понимал, что у меня нет шансов. Но пони-, мать — это одно, а забыть — другое. Как забыть ее темную косу, венком вокруг головы? Веснушки на маленьком носике, словно недозрелые маковые зернышки россыпью, родинку-каплю на нежной шее? Она, конечно, пошла, как и Василий, в тот же Первый медицинский институт. Только на фармацевта, там вроде конкурс был поменьше. Василий-то талант, ему любой конкурс был не страшен. Ну и папа за спиной, конечно. Со знакомствами. Хотя про папу я зря, Василий многого в жизни добился сам. Одним блатом такое не делается. Поступил, конечно, без труда. И сумку ее домой носить стал он один. А меня впереди ожидала тяжелая жизнь, и то, что я живу сейчас в своем огромном особняке, ни в чем себе не отказывая, есть не более чем высшая на свете справедливость.
Так как же получилось, что я в двадцать лет женился на Полинке? Она сама ко мне пришла. Да, да. Как-то вечером и пришла.
«Паша, — говорит, — Паша, давай поженимся!!!»
С тех самых пор, как я из армии пришел, до этого вечера мы и не разговаривали-то толком. «Здравствуй — здравствуй», и по разным подъездам. Она была на четвертом курсе медицинского, я же за четыре года жизненного опыта набрался, научился кой-чему, зарабатывать начал. Хорошо начал зарабатывать.
Что ж, я не был бедным студентом, жениться мог себе позволить, знал, что на заводе в очередь на квартиру поставят, и мебель со временем куплю, и холодильник, и цветной телевизор. И жену смогу выучить. Полинка сказала, что ей стало плохо. Мать заела. У них в семье, кроме нее, еще трое детей было. Она, конечно, подрабатывала вечерами. Но, видно, надорвалась. В тот вечер смотрел я на нее и видел только эту усталость, круги синие под глазами, а в них самих какую-то страшную, звериную тоску.
«Паша, давай поженимся. Паша!!!»
Это «Паша» меня и добило. Как будто не мое имя она говорит, а спасательный круг кличет. И я не смог. Отказаться не смог. Безумная любовь, она такая и есть. Без ума.
На следующий день мы подали заявление в ЗАГС. Расписали нас быстро, в тот же месяц. Свадьба была скромная, Полинка сама на этом настояла. Даже фату белую не стала надевать. Посидели тихо. Мои родители, ее родители, тетка Марья, дед Андрей да трое Полинкиных братьев-сестер. Мне тут же дали комнату в коммуналке, а через три года и отдельную двухкомнатную квартиру. Мишке как |раз исполнилось три.
Рожала она тяжело и на два месяца раньше срока. Я был сам не свой. На работе зашиваюсь, а тут еще и с женой плохо. В эти дни Василий встретил меня во дворе:
«Ну, как Полина?»
«Нормально», — говорю.
«Да ты не стесняйся. Мы же с тобой друзья. Помощь нужна?»
«И как ты мне можешь помочь?» — спрашиваю.
«Давай в роддом съезжу? Отвезу передачу, узнаю, как дела. У меня там знакомая медсестра работает».
И поехал. Две недели так ездили с ним. По очереди. День я, день он. А потом вместе у крыльца стояли. Я с букетом, и он с букетом. Как Полина вышла из больницы со свертком на руках, у меня сердце обмерло. Не знаю уж, от любви или от страха. В глазах потемнело, а ноги к земле приросли. А она спускается с крыльца, подходит и протягивает сверток мне:
«Сын».
Вот и все. Василий с тех пор больше к нам не заходил. К жене у меня никогда не было никаких претензий. Рожать она больше не могла, да я не сильно от этого огорчался, насмотрелся на Полинкину семью. Многодетную. Надо одного сына на ноги поставить, а такой, как мой Мишка> многих детей стоил. Красивый — в мать, умный — в меня, наверное. Учился только на одни пятерки, школу закончил с золотой медалью и поступил не куда-нибудь, а в Плехановский. Огромный конкурс был, но мой Мишка поступил. Я уже чуял, что в нашей стране перемены большие грядут. И вовремя подсуетился. Подготовился то есть. Вовремя ушел с завода, с хорошей должности, нашел компаньона и открыл свое дело. Небольшое, но прибыльное. А со временем развернулся, конечно.
Мишка тоже у меня на фирме работать начинал. Только вспыльчивый он, горячий. И работать никогда ни под кем не хотел. Сам, мол, с усам. Ясное дело: молодой, умный. Образование опять же высшее экономическое. Открыть свое дело я ему, конечно, помог. Денег дал. Хотя всех бухгалтерских бумажных дел не понимал никогда: консалтинг, аудит, отчетная документация, вывод из-под налогов... У меня всегда работали опытные профессиональные бухгалтера. Мое дело купить подешевле, продать подороже. Опять же, купить оптом, продать в розницу, на прибыль купить еще больше оптом. А Мишка, стервец, здорово развернулся на своих бумажках. В двадцать девять лет имел все. На «Мерседесе» пятисотом ездил. На новом. Я себе такую машину так и не купил. У меня одна любовь: «лотос». Натура, видно, такая. Однолюб, и все тут. Правда, давно уже не «Москвич», «Пассат» новый, круглый. Но все равно: «лотос».
А почему имел, а не имеет? Так в этом-то вся и драма. Убили его. Больше двух месяцев уже прошло, как убили...
Люба вздрогнула, прокрутила поспешно пустую страницу. Как, и все? Оказывается, за то время, что она болела, у Стрельцова убили единственного сына! Нет, чуть раньше. Еще до того, как погиб Олег. Вот к чему продолжение истории о коньках! Последний абзац первого послания
Павла Петровича. О неожиданной.встрече. Она, очевидно, имела во всей этой истории ключевое значение. У Павла Петровича умерла два года назад любимая жена, два месяца назад погиб сын. Стрельцов мучается, страдает. Видимо, винит во всем себя самого. Но о больном говорить трудно. Надо его расшевелить.