— Я нормально, — через силу сказала Люба. — Мы весь день с Люськой по магазинам ездили. У нее же свадьба скоро.
— Весело живешь, — не удержался Стае. — А у меня вот похороны. Короче, ты сможешь с ней поговорить? С Сосновской? Как врач-психолог?
— Я попробую.
— Пожалуй, я за тобой заеду. Не надо тебе одной из дома выходить.
— Что нового известно о Градове?
— Пока ничего. Жди. Еду.
А трубку он все равно сразу не положил. Традиция, что ж тут поделать? Люба улыбнулась, подержав ее, еще теплую, с минуту в руке, положила первой и стала собираться.
2
Стае приехал уже через полчаса, с порога бросил:
— Ты готова? Молодец. Они недалеко живут, эти господа Сосновские.
— Все-таки что случилось? — спросила Люба в машине. — И почему ты снова на машине? Разве папа ее еще не забрал?
— Пожертвовал. На неделю. Вообще-то у меня классный папа. Понимающий.
— Тебе повезло. У меня не было вообще никакого.
— Да? Ну извини. — Он заговорил бодро и быстро, стараясь настроить ее на нужный лад еще до того, как они приедут в квартиру Сосновских. — Понимаешь, эта женщина, Варвара Антоновна, оказывается, из очень интеллигентной семьи: солидный крут знакомств, традиции, связи. С Василием Георгиевичем Сосновским ее в свое время, что называется, сговорили. Брак, выгодный обеим сторонам. Она хорошо воспитана, он тоже не чужд классической музыке и пасьянсам от скуки по вечерам. И, между прочим, уже был без пяти минут доктор наук в тридцать-то с небольшим лет. А папа невесты как раз в президиумах заседал.
— В каких еще президиумах?
— В тех самых. На собраниях, где защищают диссертации.
— На собраниях. Ха-ха! Стае обиженно засопел:
— Ты будешь слушать или нет?
— Буду. Продолжай.
— Короче, высокие стороны посовещались и решили, что разница в возрасте в тринадцать лет не столь существенна, и юная Варенька осчастливила Василия, к тому времени уже Георгиевича, согласием на брак. Очень уже его уважали и величали по имени-отчеству, несмотря на молодые годы. И родилось у них двое детей. Сыну сейчас лет двадцать, дочери шестнадцать. И все было хорошо, просто отлично. В доме достаток, дети ни в чем отказа не знают, деды оказывают и моральную и материальную поддержку. Варвара Антоновна, тоже закончившая общими стараниями медицинский институт, на хорошей работе в хорошем учреждении, Василий Георгиевич оперирует, оперирует, оперирует... Очень удачно оперирует, потому что среди его пациентов люди высокопоставленные и очень богатые. Но буквально за последние несколько месяцев от этой * идиллии остался только жалкий пшик. Сначала умер муж и отец, а потом выяснилось, что дети выросли слишком балованными и сейчас вовсе отпустили тормоза. Короче, дочь Василия Георгиевича в клинике для наркоманов. Проходит курс реабилитации. А сын разговаривает с матерью сквозь зубы, и, судя по всему, у него большие проблемы. Сам же Сосновский внезапно умер от инфаркта. Это в пятьдесят три года! Бедная вдова не смогла сегодня со мной разговаривать. У нее через слово рыдания. Причем слез гораздо больше, чем слов.
— Как ты можешь, Стае! — возмутилась Люба.
— А что мне прикажешь делать?! Что?! Мне надо показания у нее взять! Я дело об убийстве должен раскрыть, ты понимаешь? О двух убийствах. А у меня вместо двух подозреваемых — два трупа. Что, списать на них и успокоиться? А не слишком ли это просто?
— Ты же был убежден, что Михаила Стрельцова убил Олег, — усмехнулась Люба.
— Но я должен проверять все версии, — отрезал Стае. — Не забывай, что Полина Стрельцова по-прежнему в тюрьме, и, чтобы ее освободить, надо иметь веские доказательства невиновности.
— Ты думаешь, он откровенничал с женой? — тихо спросила Люба. — Сосновский?
— Не думаю. Но должна же быть какая-то зацепка? Пистолет, например? И потом, убийца хорошо стрелял? Ведь твоему мужу пулю залепили точнехонько в голову. И не слишком светло было, видимость — не фонтан. И машина, между прочим, двигалась по шоссе, а не стояла на месте. А если выяснится, что у Сосновского была зверская близорукость, и он в слона с двух метров попасть не мог? А если он хорошо стрелял, близкие должны об этом знать.
— Он мог нанять убийцу, — тихо сказала Люба.
— Умница. Но тогда мы должны выяснить, откуда Сосновский взял на такое дело деньги. Наемные убийцы — удовольствие дорогое. — После паузы Стае примирительно сказал: — Люба, поговори с ней. Ты же врач-психолог. Может, она и разговорится. Все, приехали. Сейчас припаркуюсь как следует. Это же ценность! — Он ласково погладил руль стареньких «Жигулей».
Люба поднималась в квартиру Сосновских с бьющимся сердцем: вдруг и здесь ее ждут какие-нибудь сюрпризы? Варвара Антоновна была дома одна. Выглядела она гораздо старше своих сорока, может быть, потому что была очень старомодно одета. Длинное траурное платье и брошь из тусклой пожелтевшей от времени слоновой кости, которой был заколот его ворот, напомнили Любе о старинных сундуках со старыми, слежавшимися нарядами. Да и сама квартира Сосновских напоминала старый сундук с плотно закрытой крышкой. Темнота, спертый воздух, запах лаванды и валериановых капель. Сюда, в этот сундук, сложили и заперли не наряды, а воспоминания о покойном Василии Георгиевиче и неизвестно куда исчезнувшем счастье.
— Вы? Снова? — удивилась, увидев на пороге Самохвалова, Варвара Антоновна равнодушно оставила входную дверь открытой и прошла вперед, в гостиную, сжимая пальцами ворот платья, словно скалывавшей его броши было мало.
— Варвара Антоновна, я привез вам врача, — идя следом за ней, сказал Стае.
— Врача? Какого врача? Я здорова.
Она опустилась в одно из кресел: спина прямая, шея стиснута воротом платья, словно железным обручем, на котором тяжелым замком висит старинная брошь. Люба вошла, остановилась в растерянности. Что делать?
— Это Любовь Александровна Петрова. Врач-психолог.
— Вы сказали врач. Василий тоже был врачом. Хирургом. Я не понимаю, за что? За что?
Варвара Антоновна глухо зарыдала, а Стае беспомощно посмотрел на Любу. Она придвинула один из стульев поближе к креслу.
— Варвара Антоновна, послушайте меня. Давайте успокоимся. — Взяла ее руку, стала считать пульс. — Скажите, вы пьете успокаивающие лекарства?
Сосновская перестала рыдать, растерянно посмотрела на журнальный столик, на котором в беспорядке стояли пузырьки, валялись таблетки. Люба взяла одну из упаковок.
— С врачом советовались?
— Нет.
— Что вас мучает? Бессонница, подавленное состояние?
Чуть оживившись, Сосновская заговорила и начала подробно описывать свое состояние. Говорила долго, не останавливаясь, Стае даже зевнул тайком. Люба же понимала, что утешать ее бесполезно, будут слезы и упоминание через слово имени покойного мужа. И все. Варвару Антоновну надо просто отвлечь. Пусть целиком сосредоточится на своем здоровье. Где болит, как болит, как долго болит. Главное, наладить с ней контакт.
— Знаете, я сама по образованию врач, — в довершение всего сказала Варвара Антоновна. — Я никогда не думала, что мне придется обращаться к врачу. Я ведь сама все знаю про лекарства. И у меня есть любое лекарство.
— Очень хорошо, — спокойно сказала Люба.
— Вы работаете в милиции? С ним? — Сосновская кивнула на Стаса.
— Что? В милиции? Нет, конечно. Мы просто хорошие знакомые со Станиславом...
— Владимировичем, — прошипел Стае.
— Да, со Станиславом Владимировичем, — повторила Люба.
— Но почему милиция? Что-то с Антошей?
В голосе Варвары Антоновны снова послышались слезы.
— Нет-нет, с чего вы взяли? — Стае догадался, что речь идет о ее сыне.
— Ну как же? Ведь с ним что-то происходит.
Я же мать. Я вижу.
— Варвара Антоновна, а давно все это началось?